Однажды ночью в августе - [41]

Киноиндустрия процветала, и каждый месяц в Пирее открывался новый кинотеатр. В эту субботу они пошли на новую романтическую комедию с красавицей Дженни Карези в главной роли. Агати любила ее и как певицу, и как актрису, а потому с нетерпением ждала выхода фильма.

Каждый раз, когда после сеанса они шли выпить кофе и полакомиться глико – чем-нибудь сладким, Манолису хотелось спрятаться от взгляда Элли, в котором ясно читалось обожание. Однако мужчина не сердился на девушку и обращался с ней как с собственной дочерью. Тем утром Агати попыталась утешить Манолиса:

– Она вырастет из этих чувств, вот увидишь. Первая любовь всегда будит в девочках очень сильные эмоции.

Манолис надеялся, что Агати окажется права. И во всяком случае, привязанность Элли никак не поощрял.

Он очень радовался за свою квартирную хозяйку и Ставроса, но очень сомневался в том, что сам сможет испытать нечто подобное. Сама идея любви ему претила, и он был убежден, что больше никогда не полюбит так же глубоко и сильно.

– Он самый милый человек из всех, кого я когда-либо знала, – потрепав Ставроса за щеку, промурлыкала Агати, когда после сеанса они зашли перекусить в кафе. – Он такой же сладкий, как это мороженое.

Ставрос улыбнулся и взял Агати за руку.

Элли смутилась и покраснела. Ну какая любовь может быть между такими пожилыми людьми! Ее тетя и Ставрос казались ей слишком старыми для подобных нежностей, и то, что они открыто выражали свои чувства, заставляло Элли их стыдиться.

– Прошло больше двадцати лет, – продолжила Агати, совершенно не смущаясь присутствием Ставроса, – с тех пор, как я любила в последний раз. И когда те отношения закончились, я поклялась себе: больше никогда! – Она ударила по столу свободной рукой так сильно, что стаканчики с мороженым подпрыгнули. – Говорю вам, все так и было! Больше никогда! Именно это я и сказала.

Пара за соседним столиком неодобрительно покосилась в ее сторону. Агати говорила довольно громко, к тому же сегодня она надела яркое платье и выбрала резкие духи – такую женщину при всем желании было очень трудно игнорировать.

– А потом я встречаю его! Этого милого красавца-мужчину! Он – моя мечта, которая стала явью.

Ставрос казался смущенным. Он не был красив и знал это. Он нежно поцеловал руку своей возлюбленной, и тогда Агати взяла его руку и тоже поцеловала.

– Вы прямо голубки, – поддразнил их Манолис. – Из вас вышла отличная пара, должен признать.

Элли была готова провалиться сквозь землю, и Манолис, заметив это, тут же попросил счет. И все же в счастье Агати и Ставроса было что-то очень милое его сердцу, несмотря на то что эта идиллия заставляла Элли ерзать на стуле.

– Однажды, моя маленькая девочка, ты поймешь, – сказала ей Агати, – что любовь случается не только в молодости.

Ранним утром следующего дня, когда последние пьяницы разбрелись по домам, под окнами пансиона поднялась невообразимая суматоха. Какая-то женщина вдруг принялась колотить в дверь, вопя во всю глотку. Поскольку на дворе стоял май, окна почти всех комнат были открыты. Шум и крики разбудили не только Манолиса, но и других постояльцев Агати, а также тех, кто жил в соседних домах.

Манолис вышел на балкон и посмотрел вниз. Отсюда он мог прекрасно рассмотреть нарушительницу покоя: яркую блондинку с крашеными волосами и искаженным от гнева лицом, отчего ее возраст определить было трудно.

Женщина посмотрела вверх, заметила Манолиса и принялась вопить с новой силой:

– Я убью их! Я убью их обоих!

Обеспокоенные криками, из окон стали высовываться жители окрестных домов по обеим сторонам улицы. Подобные драмы, в какое бы время суток они ни разыгрывались, неизменно собирали большую аудиторию, и сторонние наблюдатели ощущали себя зрителями на спектакле. Большинство соседей были в курсе, что Агати сдавала комнаты девушкам определенного рода занятий. Предполагалось, что в дверях пансиона вот-вот появится какой-нибудь полный сожаления и раскаяния семьянин и ревнивая супруга потащит его домой за шиворот. Такое уже случалось прежде, и подобное зрелище доставляло публике немало удовольствия.

Женщина продолжала колотить в дверь пансиона, не переставая вопить. Манолис все так же смотрел на нее с балкона, и потому она задрала голову и прокричала:

– Впусти меня! Слышишь, паршивец? А ну, открой дверь!

По звуку ударов Манолис определил, что женщина колотит в дверь не голыми руками, а чем-то тяжелым. Возможно, металлическим. Сейчас эта гарпия поймет, что входная дверь закрывается на простую задвижку, и выломает ее… Мешкать нельзя! Манолис бросился в комнату, надел брюки и побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступени. Остальные жильцы тоже выскочили из своих комнат – многие в одном белье – и столпились на лестничной площадке.

Когда Манолис спустился, женщина уже успела прорваться внутрь и теперь стояла в коридоре, размахивая пистолетом и продолжая вопить. Узнав в Манолисе мужчину с балкона, она выстрелила из пистолета в потолок.

– Просто скажи мне, где Костас и эта женщина, ты, гад! Говори немедленно! Иначе следующую пулю я выпущу в тебя!

Манолис медленно поднял руки, стараясь казаться как можно более дружелюбным.