Одна история - [23]

Еще одна деталь: я при галстуке. Чтобы сделать стойку на руках, снял пиджак. Галстук падает прямо на мое перевернутое лицо, заслоняя нос и разрезая меня пополам. На правую сторону и левую.

* * *

В то время почта на мое имя приходила крайне редко. Открытки от друзей, какие-то уведомления из университета, выписки по банковскому счету.

– Штемпель местный, – сказала мать, протягивая мне конверт.

Адрес был отпечатан на машинке, а после моей фамилии стояло лестное «эсквайр».

– Спасибо, мам.

– Смотреть будешь?

– Обязательно, мам.

Недовольно сопя, она вышла.

Письмо было от секретаря правления теннисного клуба. В нем сообщалось, что мое временное членство прекращено с момента отправки данного уведомления. И далее: «ввиду сложившихся обстоятельств» уплаченные мною членские взносы возврату не подлежат. Сущность «обстоятельств» не уточнялась.

Мы со Сьюзен договорились встретиться в клубе, чтобы сыграть с кем-нибудь микст. После обеда, взяв ракетку и спортивную сумку, я собрался уходить.

– Что хорошего пишут? – задержала меня мать.

Я помахал зачехленной ракеткой:

– Это из теннисного клуба. Предлагают мне постоянное членство.

– Как приятно, Пол. Твоя игра, надо думать, всем пришлась по нраву.

– Да, похоже на то.

Подъезжаю к дому Сьюзен.

– И мне пришло, – говорит она.

Ей направили примерно такое же письмо, только в более резких тонах. Вместо прекращения членства «ввиду сложившихся обстоятельств» говорилось «ввиду известных Вам вопиющих обстоятельств». В таких выражениях впору обращаться к Иезавель,[7] к распутнице.

– Сколько лет ты состоишь в клубе?

– Лет тридцать. Плюс-минус.

– Прости. Это все из-за меня.

Она мотает головой.

– Будем подавать протест?

Нет.

– Хочешь, я сожгу этот клуб?

Нет.

– Нас выследили?

– Хватит вопросов, Пол. Мне надо подумать.

Сажусь рядом с ней на обитый ситцем диван. Не хочу признаваться, во всяком случае до поры до времени, но в глубине души чувствую, как это известие приятно щекочет мне нервы. Я… мы… в центре скандала! В который раз любовь становится жертвой ограниченных, мелких чинуш! Наше исключение, возможно, и не стало Препятствием, которое разжигает Страсть и закаляет Любовь, но моральное и общественное осуждение, сквозящее во фразе «ввиду сложившихся обстоятельств», заверяет подлинность наших отношений. А кто бы отказался получить документальное заверение своей любви?

– Можно подумать, нас застукали в высокой траве за изгородью.

– Да помолчи же, Пол.

Сижу тихо, а в мыслях – ураган. Пытаюсь вспомнить, за что исключали мальчишек из нашей школы. Один насыпал сахара в бензобак директорской машины. От второго забеременела подружка. Третий, напившись после матча в крикет, помочился в купе поезда и дернул за шнур вызова проводника. В то время каждый из этих проступков считался весьма серьезным. Но мое собственное прегрешение волновало мне кровь, наполняло ликованием и, самое главное, давало ощущение зрелости.

* * *

– Ага, явился, голубчик! – Такими словами через пару дней встретила меня Джоан; я нагрянул к ней без предупреждения. – Обожди тут, я пустолаек своих запру.

Дверь захлопнулась у меня перед носом. Стоя перед видавшим виды скребком для обуви, я думал о том, что после исключения из теннисного клуба между мной и Сьюзен пролегла трещина. Мое торжество оказалось слишком явным, и это ее отвратило. Она сказала, что все еще «раздумывает». Мне было невдомек, о чем тут можно раздумывать. По словам Сьюзен, я не понимал возникших сложностей. Мне было велено не показываться до выходных; и я досадовал, словно ожидая суда за преступление, которого не совершал.

– Садись, – скомандовала Джоан, когда мы вошли в прокуренную, пропахшую джином берлогу, номинально считавшуюся гостиной. – Налить тебе для храбрости?

– Да, пожалуйста.

Джин я не пил – не переносил его запаха и наутро чувствовал себя хуже, чем после вина или пива. Но сейчас не хотел выглядеть ханжой.

– Вот и молодец. – Она передала мне полный стакан со следами губной помады на ободке.

– Это много, – сказал я.

– Мы же не в пабе, чтоб мензуркой отмерять, – бросила она.

Я пригубил густую, маслянистую, тепловатую жидкость, запахом нисколько не напоминавшую ягоды можжевельника. Джоан закурила и выпустила дым в мою сторону, будто подтолкнув.

– Итак?

– Итак. Если коротко. Вы, наверное, слышали, что произошло в теннисном клубе.

– Деревня звонит во все колокола. Барабаны отбивают дробь.

– Я думал, вы…

– Послушай, юноша. Во-первых, никаких подробностей я знать не желаю. Во-вторых, чем могу быть полезна?

– Спасибо вам. – Ее слова меня тронули, но вместе с тем и озадачили. Как можно быть полезной, не зная подробностей? И что считать подробностями? Я задумался.

– Ну же. О чем ты хотел попросить?

В том-то и дело. Я и сам не знал, о чем ее просить при встрече.

Почему-то мне казалось, что стоит только увидеть Джоан, как просьба слетит с языка сама собой. Или станет понятна без слов. Но ни того ни другого не произошло. Запинаясь, я пустился в объяснения. Джоан кивала, позволяя мне прихлебывать джин и не торопиться. А потом сказала:

– Задай мне первый вопрос, который придет тебе в голову.

Я без колебаний выпалил:

– Как по-вашему, Сьюзен уйдет от мистера Маклауда?