Одна и та же (Единственная) - [4]

. . .

- Скажи мне, почему женщины так меркантильны? - Женщины - это всегда то, что сделали из них мужчины. Ты сам говорил. - А ты можешь ответить мне на мой вопрос, не ссылаясь на мои же слова? - Нет. - Почему мы так испоганились? Почему всё стало так поверхностно, и никто не хочет копнуть хотя бы на миллиметр глубже? Я уже не говорю об интеллекте, но чувства! И это мы, нация, претендующая на роль духовного поводыря человечества! - Это перекос в общественном сознании. Он пройдёт. - Ты цитируешь наши масс-медиа. - Ты сам только использовал новояз, за который всегда ругаешь меня. - Извини. Ты цитируешь наши средства массовой информации. - Это что-то меняет? - Я не знаю, что такое перекос в общественном сознании, зато я очень хорошо вижу, что такое убожество. Думаю, дальше катиться некуда. Даже наша национальная гордость, язык, изгажен уголовным жаргоном. - Ты сам в одной из своих песен используешь слово "тачка". - Я не могу быть свободен от людей, для которых пою. - Значит, ты такой же, как они? - Нет. Поэтому я и спрашиваю, почему мы такие. Они не задают себе такого вопроса. - Они вообще не задают себе вопросов? - Да. - Ну вот тебе и ответ. - Уйти от вопроса ещё не значит ответить на него. - Быть занудой ещё не значит быть умнее других. - Один-один. - Один-ноль в мою пользу. - Пусть так, если это для тебя важно. - Не думай, что поддел меня. Что для тебя-то самого важно? - Это тема для долгого разговора. - Разговор можно считать пустым, если его нельзя свести к одному вопросу и одному ответу - ты сам так говорил. - Я говорил не совсем так. - О чём ты поёшь? - О русской горчице. - Что? - А что я сказал? - Ты сказал, что поёшь о русской горчице. - И что? - Что это значит? - Не знаю, сорвалось как-то... Наверное, я имел в виду, что помимо всех этих утилитарных гамбургеров есть ещё и русская горчица, от которой можно получать удовольствие, только если её любишь. - Ну и что? - Мне не хотелось бы лишний раз повторять о моём неприятии насаждаемой повсюду тирании потребления, нивелирующей, зомбирующей нас, с её единственным императивом: "Жрать!" Как всякая тирания она держится на том, что пичкает своих рабов псевдоинформацией, которая, в сущности, и есть то, что называется рекламой... - Ты сказал, что не хочешь говорить об этом. - Меня понесло? - Да. - Вот поэтому я и говорю просто: "русская горчица". - Её тоже можно разрекламировать. - А это вовсе не культ. - Понятно. - Что тебе понятно? - И ты думаешь, это оригинально? - Если ты не похожа на других, то и мои слова, сказанные тебе, не похожи ни на какие другие слова. Слушающий столь же важен, как и говорящий. - К чему ты вообще завёл весь этот разговор? - Я говорю с женщиной. - Думаешь, женщина - обязательно пророк? - Нет, но я говорю с женщиной. - Ты говоришь со мной. - Ты женщина. - А ты, мужчина? - Да. - И ты думаешь, что мы сможем понять друг друга? - Ты слишком усложняешь всё, а я задал тебе простой вопрос. - Ты спросил меня, почему женщинам нужны деньги? - Я спросил, почему простая потребность в деньгах превратилась для наших женщин в болезнь, именуемую меркантильность. - Потому что такими их сделали вы, мужчины. - Ты это уже говорила. - И ты тоже. - Это не ответ. - Ну так придумай что-нибудь получше. - Ты думаешь, я говорю всё это только потому, что у меня опять кончились деньги? - Да. - Нет. - Но это так. Когда у тебя есть деньги, ты не задаёшься никакими вопросами. Ты просто платишь. - Можно не продолжать. - Ты решил не искать ответ? - Я его уже получил. Проще найти способ заработать деньги, чем способ обходиться без них. - Я бы не сумела сформулировать это так. - Остаётся вопрос, почему мы ищем всегда самого простого пути. - А зачем ты пьёшь? - Два-два. - Два-ноль в мою пользу. - Пусть так, если ты этого хочешь. - И тебе неважно, почему я хочу так? - Три-ноль. - Остановимся на этом? - Да. Выпьем? - Да. - Я забыл, о чём я тебя спрашивал? - Ты предложил мне выпить. - За тебя. - За твой успех. - Чин-чин? - Чин-чин. - Прозит.

. . .

Опыт, опыт, что толку в этом жизненном опыте! Я знаю человека, который, так и не совершив за всю свою жизнь ничего путного, сказал на смертном одре: "Ну ничего, зато я приобрёл опыт". Я знаю одно: причина важнее, чем повод. Если есть причина, то повод найдётся, а нет - так можно обойтись и без него. А если причины нет, то бесполезно давить на педали. И не хочу я больше ничего знать. Только не сегодня. Я умру скорее, чем она поумнеет, а она, зная наверное, что я никогда не изменюсь, а стало быть, безнадёжен, не видит повода для того чтобы быть умнее и знать что-то ещё кроме того, что она уже знает. Обо мне, о себе. Может быть, когда-нибудь, но не сейчас, не здесь и, уж конечно, не со мной. Потому что я безнадёжен, а она больна. Потому что я болен. Потому что мы никогда не сможем быть вместе. И она это знает. А я не хочу этого знать. А она не хочет знать ничего больше. Мы не сможем быть вместе. Потому что для этого нет причины, а значит, не стоит изобретать и повод. И слова бессмысленны, когда произносятся в пустоту. А иначе, зачем я пою для этих людей, которые не понимают даже половины того, что слышат, а это куда меньше, чем слышу я, а ведь и я почти глух. Она ищет того, кто сделает её похожей на других, а значит, и он должен быть похож на тех, кто делают это с другими женщинами. И я не гожусь для этой роли, и она пьёт со мной и отвечает на мои вопросы, ведя счёт в свою пользу, но не ляжет со мной в постель. Потому что иначе ей будет трудно, а ведь мы все и всегда ищем самого простого пути, и неважно, в сущности, почему мы это делаем. Потому что иначе ей будет трудно вновь убедить себя в том, что мы не созданы друг для друга, и секс - это всего лишь один из атрибутов жизни, а любовь - и вовсе химера. Но за этим столиком я плачу и покупаю её голос вместе с котлетами, коктейлями (которые пьёт она) и водкой (которую пью я). Ведь я вовсе не бесплатно обитаю здесь - сумма счёта с педантичностью хирургии вычитается из моего гонорара. И после этого они спрашивают меня, почему я до сих пор не богат. Мне бы ваше умение знать лишь о том, о чём вы хотите знать, и я... А что я? Была бы причина, можно было бы обойтись и без повода. А значит, я и впрямь безнадёжен. И зачем-то всё ещё трепыхаюсь в сетях паутины причинно-следственных связей. Мальчик, который грозит кулачком Зиме. Мальчик, который ищет дырку в плотине, чтобы заткнуть её и тем спасти мир, а плотины уже давно нет и, может быть, не было никогда. И некого уже спасать. Я мог бы рассказать о ней, но говорить, в сущности, нечего. Потому что то же самое можно сказать и о других, а её самой, в сущности, нет и, наверное, никогда не было и не будет. Потому что она контролирует ситуацию. Она не позволит себе. Она не позволит себе быть. Так о чём же рассказывать? О том, что она красива? Да мало ли красивых женщин на свете. О том, что я схожу с ума, когда вижу её? Да мало ли таких как я дураков умирает ежедневно и ежечасно или прозябает в психушках. И зачем-то я всё ещё трепыхаюсь... Стоп! На этом нужно остановиться, иначе следующий вопрос будет: "Зачем я вообще слышу музыку и пытаюсь передать её тем, кто её никогда не услышит?" И тогда мне придётся пить ещё больше. Вовремя остановиться - если это важно, значит, не всё ещё безнадёжно? Или я просто не хочу знать ничего больше. Как и она. Когда убивает меня, чтобы не знать ничего больше. Не знать ничего больше. Вовремя уснуть, чтобы увидеть правильный сон, я никогда не умел этого. Или присниться. Но, приснившись однажды той, настоящей, как мне найти её среди других и заставить вспомнить тот сон? Если знать, что это и был я - это больше, чем она хочет знать. Ведь сны забываются так быстро. И она уже знает о том, что я не похож на того, кто может сделать её похожей на тех, на кого хочет быть похожа она.