Одиссея последнего романтика - [17]

Уста полураскрытые дрожат,

Облиты глазки влагою томленья.

Что снится ей?.. Соблазна полные виденья

Над нею видимо летают и кружат…

А чей-то голос слышен из-за дали,

Исполненный таинственной печали.

Дитя мое! очей твоих

Так влажно-бархатен привет…

Не звездный свет сияет в них —

Кометы яркий свет…

Лукавой хитрости полна

Улыбка детская твоя,

И гибок стан твой, как волна…

И вся ты, как змея.

Ты так светла, что не звездам

Спокойным вечно так сиять;

Ты так гибка, что разгадать

В тебе легко сестру змеям.

Дитя мое! так много их

По тверди неба голубой

Светил рассыпано благих,—

О, будь кометой роковой!

И дольний мир — ваш мир земной —

Богат стадами душ простых…

В нем много добрых, мало злых,—

О, будь же, будь змеей!

36

Тот голос был ли внятен ей?.. Она

Едва ль могла понять слова такие

Мудреные, хоть и весьма простые.

Прочла она в свой век Карамзина

Две повести^{53}, да две Марлинского^{54} другие

(«Фрегат "Надежда"», помнится, была

Одна из них). Отборно объясняться

Привыкла потому — я должен вам признаться.

37

Но странно, что ее тревожил сон

Не Гремин^{55} с пламенной душою и с усами…

Ее герой усами не снабжен —

Он, вероятно, сталкивался с вами,

Читатель мой, быть может, часто. Он

Играет, я сказал; со многими домами

Знаком поэтому; ни дурен, ни хорош

Собой особенно — на всех людей похож.

38

Чиновник он — и жить не мог иначе,

Москвич — но с Петербургом ужился,

Привык зимой к театру, летом к даче,

Хоть молод, но серьезно занялся

Устройством дел карманных и тем паче

Служебных: рано он за ум взялся,

Как истый петербуржец. Был ласкаем

Почтенными людьми и всеми уважаем.

39

Играл же он, во-первых, потому,

Что этим путь в дома чиновнической знати

Открыл себе свободный — хоть в палате

Служил какой-то… а притом ему,

Как, верно, русскому не одному,

Разгул по сердцу был — а здесь и кстати.

Играл он ловко, нараспашку жил

И репутацию с тем вместе заслужил.

40

На женщин он смотрел с полупрезреньем,

От добродетельных чиновниц прочь

Бежал всегда… Искать любви терпеньем

Ему казалось глупо и невмочь,

В чем был он прав… Свободным наслажденьям

Любил он посвящать гораздо лучше ночь.

Он был герой, и даже очень пылкой,

В танцклассе и с друзьями за бутылкой.

41

И там-то Даша встретилася с ним.

Он был хорош, особенно вполпьяна;

В минуту эту мог он быть любим;

Разочарован был, казалось, очень рано,

И, дорожа мгновением одним,

Безумствовал. Чем не герой романа,

Особенно когда другого нет?

Ведь было ей всего семнадцать лет.

42

Он дерзостью какой-то начал с нею.

Она краснела, хоть не поняла…

Переглянувшись с менторшей своею,

Ему на польку руку подала

И улыбнулася ему, злодею…

Потом уж с ним шампанское пила

И глупости девчонка лепетала,

Хоть вся, как лист, от страха трепетала.

43

А стоил ли он трепета любви? —

Другой вопрос… Не в этом, впрочем, дело,

Он был любим… Увы! в твоей крови,

Дитя мое, страсть бешено кипела,

Рвалась наружу… а глаза твои

Сияли слишком ярко, хоть несмело,

Стыдливо опускались… ты была в огне…

Пусть судит свет — судить тебя не мне!

44

А свет свершит свой строго-неизбежный

И, может быть, свой справедливый суд,

И над твоей головкою мятежной,

Быть может, многие теперь произнесут

Свой приговор бесстрастный и безгрешный;

Быть может, камень многие возьмут,

И в том сама виновна ты, конечно…

Ты жизни предалась безумно и беспечно.

45

А впрочем, что ж? Да разве ты одна

Осуждена толпой безгрешной и бесстрастной.

За то, что ты, как женщина, страстна?

Утешься — и не в этом твой ужасный

Удел, дитя мое… Иное ты должна

Узнать еще… Покамест, сладострастно

Раскинувшись… ты грезам предана…

. . . . . . . . . . . . . .

46

Но вот она проснулась… С Офицерской^{56}

Коляска мчится… точно, это он,

Кому от матушки иного нет, как «мерзкой»,

Названия… Завоеватель дерзкой,

Он, как всегда, разгулен и хмелен…

Его немножко клонит даже сон…

Но, тем не менее, зевая, он выходит

Из экипажа — и к окну подходит.

47

Зевая — правду вам, читатель мой,

Я говорить обязан, — да-с, зевая,

«Здорово!» — он сказал ей… На такой

Привет что отвечать, почти не зная,

Она «здорово!» с странною тоской

Сказала также… Он, не замечая,

С ней начал говорить о том, как он играл

И как на рысака пари держал.

48

И Даша молча слушала…

И в очи Ему смотрела робко… чуть дыша…

При тусклом свете петербургской ночи

Она была так чудно хороша…

Собой владеть ей не ставало мочи,

Из груди вон просилась в ней душа;

Болезненно и сладостно тоскуя…

Уста ее просили поцелуя…

49

И вот в окошко свесилась она

И обвила его прозрачными руками,

И, трепета безумного полна,

К его устам прижалася устами…

И в полусонных глазках так видна

Вся страсть ее была… что, небесами

Клянусь, я отдал бы прохладу светлых струй,

Как некогда поэт, за этот поцелуй.

50

О поцелуй!.. тебя давно не пели

Поэты наши… Злобой и тоской^{57}

Железные стихи их нам звенели —

Но стих давно уж не звучал тобой…

На божий мир так сумрачно глядели

Избранники, нам данные судьбой,

И Лермонтов и Гоголь… так уныло,

Так без тебя нам пусто в мире было!

51

Мы знали все — я первый, каюсь, знал

Безумство влажного вакханок поцелуя…

И за него я душу отдавал,

Когда она, болезненно тоскуя,

Томилась жаждой… Но иной люблю я,

Иной я поцелуй теперь припоминал…

То первый поцелуй, упругий, острый, жгучий,

Как молния, прорезавшая тучи.

52

Как молния, по телу он бежит