Одиссей Полихрониадес - [52]
Всѣ движенія Бакѣева были тихи и величественны, какъ у трагическаго актера; и глядѣлъ онъ въ лицо собесѣднику, мнѣ казалось, какъ будто бы несравненно лукавѣе, чѣмъ его начальникъ.
Г. Бакѣевъ угостилъ насъ сигарами и кофе и сказалъ еще, что не прочь отъ скуки провести сегодня день на островѣ вмѣстѣ съ отцомъ и бѣднымъ докторомъ (такъ онъ называлъ Коэвино, — бѣдный!).
Потомъ онъ началъ разспрашивать отца о Загорахъ. Говорилъ онъ обо всемъ какъ будто осторожно и загадочно, а пожалуй, что и безтолково (но такъ я понялъ съ теченіемъ времени; въ первый же разъ я принялъ это за высшую дипломатію и образованность).
— А! Загоры? Загоры? Да, Загоры! А скажите, прошу васъ: Франга́десъ — это въ Загорахъ?
— Это наше село, государь мой, — сказалъ отецъ.
— А, это ваше село! Самое ваше?.. То-есть оно вамъ принадлежитъ?.. Вамъ самимъ?
— Нѣтъ, какъ можно, г. управляющій. Это село большое, богатое, свободное; я одинъ изъ простыхъ жителей его — больше ничего.
— Житель… А… Житель… Прекрасно… Франга́десъ?.. Франга́десъ? Тутъ что-нибудь франки въ древности… Вѣроятно! А позвольте еще спросить: Нега́десъ — это тоже Загоры?
— Тоже Загоры, г. управляющій.
— Тоже Загоры. И Линьядесъ тоже Загоры?
— И Линьядесъ принадлежитъ къ нашему округу. Наши Загоры, г. управляющій, имѣютъ издревле особыя права; у насъ нѣтъ вовсе турокъ и турецкаго начальства. Наши Загоры можно бы назвать особою маленькою республикой подъ властью султана и въ прямой зависимости отъ янинскаго паши.
— Да, это извѣстно, — сказалъ равнодушно г. Бакѣевъ. — Загоры? Загоры? славянское имя. Впрочемъ, это я такъ… Что́ значитъ имя? Пустой звукъ. Здѣсь все греки… Франга́десъ, Нега́десъ, Линьядесъ… Да, у одного изъ нашихъ подданныхъ въ селеніи Нега́десъ есть дѣло… Прескучное! Такъ вотъ какъ, вы изъ Франга́деса… А кстати о тяжбахъ. Мнѣ докторъ Коэвино сказалъ, что вы знакомы коротко съ тяжбой здѣшнихъ огородниковъ съ туркомъ Абдурраимомъ-эффенди, который… Это дѣло идетъ о землѣ, которая простирается… вплоть… почти вплоть… До чего она вплоть, м-сье Бостанджи-Оглу?
Бостанджи-Оглу былъ молодой писецъ русскаго консульства; онъ, въ отсутствіе настоящаго драгомана, который уѣхалъ съ Благовымъ, замѣнялъ драгомана. На вопросъ г. Бакѣева Бостанджи-Оглу отвѣтилъ, что земля эта идетъ «вплоть до стѣны и дома еврея Менахема Варуха».
— Да, да, Варуха, — сказалъ г. Бакѣевъ. — Вотъ и прекрасно. Вы знаете, значитъ, коротко эту плачевную исторію, этотъ образецъ, одинъ изъ безчисленныхъ образцовъ здѣшнихъ притѣсненій и страданій… Это ужасно!
Потомъ г. Бакѣевъ велѣлъ писцу запереть дверь и, обращаясь къ отцу моему, таинственно сказалъ: — Я довѣрю вамъ нѣкоторые отрывки изъ мемуара, который я составилъ по этому вопросу. Вы знаете, конечно, что сообщать постороннимъ лицамъ то, что́ мы пишемъ, не въ правилахъ нашихъ. Но вы даже и здѣсь, въ городѣ, давно извѣстны, какъ пламенный руссофилъ; я слышалъ объ васъ еще прежде. Я знаю и то, что въ 54-мъ году ваша жизнь чрезъ русскихъ была въ сильной опасности… Намъ все извѣстно! къ тому же долгомъ считаю прибавить, что я не настолько невиненъ, чтобы безъ цѣли прочитывать мои депеши и мемуары постороннимъ лицамъ… Безъ цѣли… Понимаете?.. Надо, чтобъ единовѣрцы наши знали, какъ мы горячо блюдемъ ихъ интересы… Надо… Знаете…
Говоря это, г. Бакѣевъ съ улыбкой простеръ предъ собою руку и представилъ, какъ надо сѣять сѣмена на почву земли.
Отецъ скромно склонилъ голову.
Тогда г. Бакѣевъ обратился къ писцу Бостанджи-Оглу и приказалъ ему читать не спѣша и переводя прямо и съ точностью съ русскаго на греческій. Хотя отецъ мой на Дунаѣ и въ Бессарабіи выучился говорить по-русски, но литературный и дипломатическій языкъ были ему не доступны; и потому г. Бакѣевъ и велѣлъ читать мемуаръ по-гречески.
«Осмѣливаюсь почтительнѣйше повергнуть на благосклонное вниманіе ваше дѣло Абдурраимъ-эффенди съ янинскими огородниками».
Такъ началъ Бостанджи-Оглу. Онъ былъ родомъ фанаріотъ, но ребенкомъ еще жилъ долго въ Одессѣ и потомъ съ раннихъ лѣтъ служилъ писцомъ при генеральномъ русскомъ консульствѣ въ Константинополѣ. Поэтому онъ оба языка, и греческій и русскій, зналъ отлично и переводилъ очень хорошо и не долго думая.
«Многосложность моихъ теперешнихъ занятій могла бы дать мнѣ нѣкоторое право замедлить этими сообщеніями; но слезы бѣдныхъ огородниковъ, обильно пролитыя подъ сѣнью двуглаваго орла, побудили меня къ усиленной дѣятельности во имя гуманности и самыхъ священныхъ интересовъ нашей великой отчизны. Элементъ православія несомнѣнно страдаетъ на Востокѣ! Дѣло огородниковъ тому живой примѣръ. Теперь это дѣло мнѣ ясно. Гордіевъ узелъ разрубленъ. Абдурраимъ-эффенди, негодяй и отъявленный фанатикъ, стремится завладѣть давнею собственностью единовѣрныхъ намъ бѣдняковъ, собственностью, дававшей имъ и семействамъ ихъ вполнѣ достаточное и приличное содержаніе».
Отецъ внимательно выслушалъ всю бумагу до конца. Я тоже старался вникнуть въ ея смыслъ.
Когда Бостанджи-Оглу кончилъ, я посмотрѣлъ на отца. Онъ былъ, казалось, не совсѣмъ доволенъ этимъ изложеніемъ дѣла и молчалъ, глядя въ землю.
— Что́ же вы имѣете сказать въ пользу или противу этого мемуара? — спросилъ г. Бакѣевъ. — Быть можетъ найдутся какія-нибудь погрѣшности въ подробностяхъ и вы… конечно… вы здѣшній житель. Но главное, я желалъ бы знать, ясно ли изложено… хорошо ли изображены всѣ обстоятельства этого дѣла? Вотъ, что́ главное!
«…Я уверяю Вас, что я давно бескорыстно или даже самоотверженно мечтал о Вашем юбилее (я объясню дальше, почему не только бескорыстно, но, быть может, даже и самоотверженно). Но когда я узнал из газет, что ценители Вашего огромного и в то же время столь тонкого таланта собираются праздновать Ваш юбилей, радость моя и лично дружественная, и, так сказать, критическая, ценительская радость была отуманена, не скажу даже слегка, а сильно отуманена: я с ужасом готовился прочесть в каком-нибудь отчете опять ту убийственную строку, которую я прочел в описании юбилея А.
Константин Николаевич Леонтьев начинал как писатель, публицист и литературный критик, однако наибольшую известность получил как самый яркий представитель позднеславянофильской философской школы – и оставивший после себя наследие, которое и сейчас представляет ценность как одна и интереснейших страниц «традиционно русской» консервативной философии.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Константин Николаевич Леонтьев начинал как писатель, публицист и литературный критик, однако наибольшую известность получил как самый яркий представитель позднеславянофильской философской школы – и оставивший после себя наследие, которое и сейчас представляет ценность как одна и интереснейших страниц «традиционно русской» консервативной философии.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Короткий рассказ от автора «Зеркала для героя». Рассказ из жизни заводской спортивной команды велосипедных гонщиков. Важный разговор накануне городской командной гонки, семейная жизнь, мешающая спорту. Самый молодой член команды, но в то же время капитан маленького и дружного коллектива решает выиграть, несмотря на то, что дома у них бранятся жены, не пускают после сегодняшнего поражения тренироваться, а соседи подзуживают и что надо огород копать, и дочку в пионерский лагерь везти, и надо у домны стоять.
Эмоциональный настрой лирики Мандельштама преисполнен тем, что критики называли «душевной неуютностью». И акцентированная простота повседневных мелочей, из которых он выстраивал свою поэтическую реальность, лишь подчеркивает тоску и беспокойство незаурядного человека, которому выпало на долю жить в «перевернутом мире». В это издание вошли как хорошо знакомые, так и менее известные широкому кругу читателей стихи русского поэта. Оно включает прижизненные поэтические сборники автора («Камень», «Tristia», «Стихи 1921–1925»), стихи 1930–1937 годов, объединенные хронологически, а также стихотворения, не вошедшие в собрания. Помимо стихотворений, в книгу вошли автобиографическая проза и статьи: «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва» и др.
«Это старая история, которая вечно… Впрочем, я должен оговориться: она не только может быть „вечно… новою“, но и не может – я глубоко убежден в этом – даже повториться в наше время…».
«Мы подходили к Новороссийску. Громоздились невысокие, лесистые горы; море было спокойное, а из воды, неподалеку от мола, торчали мачты потопленного командами Черноморского флота. Влево, под горою, белели дачи Геленджика…».
Из книги: Алексей Толстой «Собрание сочинений в 10 томах. Том 4» (Москва: Государственное издательство художественной литературы, 1958 г.)Комментарии Ю. Крестинского.
Немирович-Данченко Василий Иванович — известный писатель, сын малоросса и армянки. Родился в 1848 г.; детство провел в походной обстановке в Дагестане и Грузии; учился в Александровском кадетском корпусе в Москве. В конце 1860-х и начале 1870-х годов жил на побережье Белого моря и Ледовитого океана, которое описал в ряде талантливых очерков, появившихся в «Отечественных Записках» и «Вестнике Европы» и вышедших затем отдельными изданиями («За Северным полярным кругом», «Беломоры и Соловки», «У океана», «Лапландия и лапландцы», «На просторе»)