Одиссей Полихрониадес - [17]

Тогда купецъ сказалъ: «Онъ и паликаръ, онъ и мошенникъ, онъ же и честный! Человѣкомъ будетъ!» И предложилъ отцу отвезти его въ янинское училище и устроить его тамъ на общественный счетъ.

Отецъ съ радостью согласился, и Несториди уѣхалъ съ своимъ благодѣтелемъ сперва въ Янину, а потомъ въ Аѳины.

Тотчасъ по пріѣздѣ нашемъ съ Дуная я подружился съ маленькими дочерьми учителя и очень любилъ бывать въ ихъ скромномъ и чистомъ жилищѣ. Оно и недалеко было отъ нашего дома.

Жена его, кира-Марія, была еще молодая, кроткая, смирная, бѣлокурая, «голубая», какъ говорятъ иногда у насъ, но не слишкомъ красивая. Онъ очень ее любилъ, но принималъ съ ней почти всегда суровый видъ. Она знала, что онъ ее любитъ, и была покорна и почтительна. Въ семейномъ быту онъ былъ древній человѣкъ и не любилъ свободы. «Я деспотъ дома! Въ семьѣ я хочу быть гордымъ аристократомъ!» восклицалъ онъ нерѣдко и самъ.

Жена стояла передъ нимъ до тѣхъ поръ, пока онъ не говорилъ ей: «Сядь, Марія!» Она ему служила, подавала сама гостямъ варенье и кофе; сама готовила кушанье, сама успѣвала домъ и дворикъ подмести.

И дочерей своихъ, и насъ, учениковъ, Несториди за шалости и лѣнь билъ крѣпко иногда и замѣчалъ при этомъ, что «палка изъ рая вышла. Но надо бить безъ гнѣва и обдуманно, ибо въ гнѣвѣ побои могутъ быть и несправедливы и ужасны».

Жена, впрочемъ, своими просьбами нерѣдко умѣла смягчать его. У нея было много сладкихъ и ласкательныхъ словъ.

— Учитель ты мой любезный! — говорила она ему, складывая предъ нимъ руки. — Очи ты мои, золотой мой учитель, кузумъ-даскала! барашекъ ты мой! Отпусти ты это дитя домой не бивши. Я, твоя жена, прошу тебя объ этомъ. Жалко мнѣ, прежалко видѣть эти дѣтскія слезы.

И онъ уступалъ ей.

Самъ Несториди одѣвался хотя и бѣдно, но по-европейски и носилъ шляпу, а не феску, потому что былъ греческій подданный, а не турецкій. Но женѣ не позволялъ мѣнять стариннаго платья, и она покрывалась всегда платочкомъ и носила сверхъ платья толстую нашу загорскую абу безъ рукавовъ.

Кира-Марія, бѣдная, не родила ему ни одного сына. Несториди жаловался на это и былъ правъ, потому что въ Эпирѣ безъ хорошаго приданаго очень трудно выдавать дочерей.

Мать моя однажды спросила у него:

— Здорова ли супруга ваша кира-Марія?

Несториди съ досадой отвѣтилъ:

— Что́ ей дѣлается! Собирается новую дѣвчонку родить!

— А можетъ быть и сына? — сказала мать.

— Куда ей сына родить!

Былъ тутъ и докторъ Стиловъ, старикъ, онъ ласково сказалъ Несториди:

— Это все оттого, что вы, господинъ Несториди, очень страстный эросъ къ молодой супругѣ питаете. Сила чувства на вашей сторонѣ, оттого женскій полъ и родится. Это и наукой замѣчено нашей.

Несториди покраснѣлъ и сказалъ сердито:

— Если это истинною наукой открыто, — иной разговоръ, а если вашею наукой загорскихъ врачей, которыхъ университетъ тутъ недалеко въ пещерѣ воздвигнутъ, такъ ужъ позволь мнѣ не вѣрить этому открытію17.

Добрый старичокъ Стиловъ замѣтилъ ему на это недурно, что и пещера не вредитъ.

— Въ пещерѣ любитъ пребывать сова, птица Аѳины, богини премудрой. Вотъ что́, друже ты мой!

А мать моя тогда сказала учителю:

— За что́ вы, учитель, сердитесь? Развѣ стыдно эросъ имѣть къ законной супругѣ? Она же у васъ хоть и ростомъ маленькая, но весьма пріятная кирія и всякому человѣку понравиться можетъ.

— Великая пріятность! — возразилъ Несториди. — Нашли что́ хвалить! «Что́ сто́итъ рачокъ морской и много ли въ немъ навару?» Забыли вы эту пословицу греческую? Вотъ что́ такое жена моя.

Стыдился Несториди такихъ разговоровъ искренно, но досадовалъ онъ больше притворно, ибо жену свою онъ точно, что отъ всего сердца любилъ. Нѣжностей только не вмѣщала душа его никакихъ, такъ онъ и самъ выражался.

Да! Въ семьѣ онъ былъ патріархальный властелинъ и «мѵжъ, какъ надо быть мужу: будь нравствененъ, супругъ; будь самъ цѣломудренъ и къ женѣ справедливъ, но строгъ; жена сосудъ слабый». Но для государства онъ былъ демагогъ внѣ всякой мѣры и часто объяснялъ свои чувства такъ: «Не постигаетъ мой умъ и никогда не постигнетъ, почему кто-либо другой будетъ выше меня по правамъ. Умъ и сила воли — вотъ моя аристократія, вотъ мой царь, вотъ властъ и права! Другихъ я не знаю!»

Несториди былъ очень ученъ для простого сельскаго учителя; зналъ превосходно древній эллинскій языкъ, недурно итальянскій, понималъ немного и французскій, но говорить на немъ не могъ.

Онъ издалъ не такъ давно въ Аѳинахъ довольно большой трудъ, Хронографію Эпира, гдѣ старался быть сжатымъ и яснымъ, какъ нѣкоторые историки древности; собиралъ пословицы наши народныя и записывалъ сельскія пѣсни. Прочитывая громко эти пѣсни, онъ иногда бранилъ грековъ за то, что европейцы будто бы лучше ихъ умѣютъ цѣнитъ подобныя произведенія простонароднаго творчества, или, указывая тайкомъ на отца Евлампія, прибавлялъ при немъ съ намѣреніемъ: «Да! Нѣмцы, напримѣръ, потрудились много, а вотъ русскіе-то ничего этого, я думаю, и не знаютъ! Замерзли тамъ въ лѣсахъ и болотахъ и ничего о грекахъ не смыслятъ. Торгуютъ греки, хитрый народъ… А поэзія наша?.. Не спрашивай!»

Отецъ Евлампій зналъ, что онъ для него это говоритъ нарочно, и отвѣчаетъ бывало съ упрекомъ: «Неразумное я дитя тебѣ, что ты дразнить меня будешь?» Или съ досадой: «Ядъ ты опять источаешь свой?» Либо еще: «Нѣмцамъ дѣла лучшаго нѣтъ, какъ твои разбойничьи пѣсни сбирать, а русскимъ не до нихъ. У нихъ дѣло есть, какъ свое царство хранить, какъ Богу молиться, какъ мудрымъ правителямъ своимъ подчиняться!»