Одинокое письмо - [6]

Я лечу из Кеми в деревню Гридино, про которую я много слышала в Колежме, Нюхче, Юкове.

Везде говорили, что море там не такое, как в Онежской губе, много рыбы и морского зверя, есть и семга, и рыбу там ловят до тех пор, пока не встанет лед.

До этого мне уже приходилось бывать и на Летнем, и на Зимнем берегах Белого моря, и чем больше новых мест я видела, тем сильнее охватывало меня желание обойти все берега Белого моря, все его деревни, фактории и тони.

При всем внешнем сходстве поморских деревень — теснота потемневших строений и карбасов у воды, отсутствие деревьев, овцы на мостках — всякий раз меня поражало особенное лицо каждой деревни. Это замечалось сразу, с первого взгляда, и было вызвано, прежде всего, расположением ее, которое диктовалось морем — береговой линией, рельефом морского дна, высотой приливов, повадками рыбы и морского зверя. Особенности промысла в каждой деревне влекли за собой неповторимый уклад жизни, сложившийся еще при первых поселенцах.

Конечно, уклад меняется, совершенствуются орудия лова, строятся новые дома, но все так же дважды в сутки наступает полный отлив, так же, как и сотни лет назад, на зимний нерест в Онежскую губу, Унскую губу и к Канину Носу идет навага, так же с морскими ветрами подходит к берегам семга, к Юкову в июле приплывает белуха, а в марте на льдинах собираются поредевшие стада тюленей.

Все это складывается и образует неповторимое своеобразие каждой деревни. Приветливость в одних деревнях и строгая необщительность в других, и даже численность молодежи в деревне, если разобраться в морских свойствах этих мест, становится объяснима.

В Колежме женщины раньше не рыбачили, слишком суров был промысел. Рыбы в Онежской губе не так уж много, и издавна колежомы уходили в дальние промыслы на Мурман. Случалось, не бывали дома по десять месяцев. Женщины оставались дома, вели хозяйство, вязали сети. Сохранились женские привычки, хотя на Мурман давно не ездят. Женщины участвуют в сенокосах только на материковых угодьях, по островам заготовляют сено мужчины.

Помню, как невестка Анфисьи Степановны, взятая из соседней Нюхчи лет двадцать тому назад, до сих пор удивляла ее своей не колежомской хваткой, особенно умением съездить в лес, нарубить и привезти дрова.

Так и получилось, что девушки, окончив школу, не находят себе в рыболовецкой артели дела и уезжают. Зато парни после армии возвращаются в деревню.

А на Зимнем берегу совсем по-другому.

На крутых берегах стоят промысловые избушки, а против них невода. Берега там высокие, не изрезаны так сильно, как в Онежской губе, дно песчаное, а по ребристому отливному песку даже разъезжают на бричках. Так было в Койде, Майде, Куе.

Нужно попасть тебе на тоню — иди тропинкой по тундре над обрывом, или спускайся вниз — если отлив, или моторку заводи.

Почти на каждой тоне живут девчонки, работают наравне с мужчинами, наводят по избушкам уют, выходят дважды в сутки к огромным ставным неводам на кольях. По отливу невод обсыхает, только немного воды остается в горле невода, там и задерживается семга.

Кроме того, невода нужно время от времени снимать, сушить сети, заменять трехметровые колья, вбивать их, забравшись на высокую переносную стремянку-«скамейку», а с приближающимся штормом и вовсе убирать.

В Майде и Койде девушки так же, как и мужчины, мало времени бывают дома. С весны до поздней осени — пока лед не встанет — все ловят семгу на тонях, летом отдельные бригады уплывают по реке косить. Зимой уезжают к Канину Носу на зимний лов наваги, бьют тюленя у Зимней Золотицы...

В ритме гудения мотора происходит какой-то перебив, сдвиг. Штурман откладывает журнал, морская поверхность встает вертикально, самолет идет на посадку.

Мы качаемся на волнах.

— Гридони идут, — говорит моя соседка, глядя в иллюминатор на моторки, которые подходят к нам.

Деревня Гридино поднимается над узким заливом тремя рядами строений на скалах.

У самой воды — амбары, поленницы (здесь их называют «костры»), склады, бани.

Выше проложены узкие, в три бревна, мостки вдоль всей деревни, потом дома, лестницы наверх.

Третий ряд составляет еще одна такая же улица. Выше всех стоит новый клуб и темная часовенка, каких много в Карелии.

И все это на камнях, каждый скудный клочок земли между ними здесь засаживается картошкой.

Смеркалось. Я пошла побродить по деревне. Поднялась по валунам наверх и увидела, что внизу, по ту сторону деревни, далеко в сушу вдается такой же узкий скалистый залив, потом опять скалы. Я обошла его по берегу, поднялась снова наверх и увидела следующий залив, склады, причал и бот «Кереть». Концы уже отдали, и он разворачивался.

Я спустилась вниз к причалу. Подошла моторка, из нее вынесли ободранную тушу дельфина, протащили на склад к приемщице в кожаном фартуке. Здесь крепко пахло рыбой, солью, сырыми бочками. А рыбаки приехали с тони Великой, где у них стоят невода на семгу и селедку, и я поехала с ними.

Когда я возвратилась на следующий день в Гридино, по всей деревне шли разговоры о пропавших овцах, которых кто-то видел на берегу мертвыми.

Волки в этих местах редкость, и поэтому сначала предположения были самые нелепые.