Одинокий прохожий - [3]

Что мне вселенная, что мне она —

Без этой странной горестной услады,

Без этого спасительного сна?

«Ночью долгой и безлунной…»

Ночью долгой и безлунной

У открытого окна

Слышу я, как ты томишься,

Бедная моя весна.

Жалуешься. О, как жадно,

О, как долго я готов

Вслушиваться в эти речи

Странные, без всяких слов.

И как будто только вспомнить,

Только руки протянуть, —

Милый друг, смеясь и плача,

Упадет ко мне на грудь.

И как будто не бывало

Прошлого, — и снова я

Повторяю, повторяю:

«Жизнь моя, любовь моя!»

Утес («На самом крае дикого обрыва…»)

На самом крае дикого обрыва,

Покрыт кустарником и лишаем,

Тысячелетний сторож молчаливый,

Ты спишь угрюмым, бездыханным сном.

Что беспокойный голос человека?

Что жалобы его? — Все глухо здесь.

Одних лишь сосен слышится от века

Протяжная торжественная песнь.

Вогезы

«Какие тихие места…»

Какие тихие места,

Какая высота!

Как купол пали небеса

На синие леса

И замерли, — и все кругом

Объято стройным сном.

Лишь там, внизу, трубит в рожок

Овечий пастушок.

И песенка его легка,

Как эти облака,

Что, словно золотистый дым,

Проносятся над ним.

«Я задремал — и надо мною…»

Я задремал — и надо мною

Торжественный вогезский бор,

Как старец, вел с самим собою

Суровый древний разговор.

О, как я сладко пробудился,

Когда, немного погодя,

Угрюмый сумрак огласился

Легчайшим шепотом дождя.

«День отошел. Последний свет исчез…»

День отошел. Последний свет исчез

За синими вершинами Вогез.

Всё, что тревожило, что волновало,

Глубокою сменилось тишиной.

Лишь, музыки прозрачное начало,

Незримый ключ гремит передо мной.

«Летит, летит листва, — и лес…»

Летит, летит листва, — и лес

Чернеет горестным скелетом.

Уж не припомнить тех небес,

Что светлым нам сияли летом.

Какие бедные места!

Все посерело, все поблекло:

Лишь пасмурная нищета

Скупым дождем стучит о стекла.

Стучи, угрюмая, стучи, —

Что мне твое глухое пенье,

Пока шумит огонь в печи,

Пока живет в душе волненье?

Эпитафия

Кто б ни был ты, замедли шаг, прохожий:

На этом месте странник погребен.

Он видел сон, на счастие похожий,

Он жизнь познал, похожую на сон.

Сумерки

В дремоте дерево стоит

И не отбрасывает тени.

В сей поздний сумеречный час

Иные оживают тени.

Не наклоняйся над цветком:

В нем грозный яд таиться может.

И другу нежному не верь:

Он предает тебя, быть может.

Какой-то злобствующий дух,

Бежавший из ограде тесной,

Кружится, носится во мгле,

Витает тенью бестелесной.

«Внезапно вспыхнули два ярких света…»

Внезапно вспыхнули два ярких света:

Два фонаря. Разбрызгивая грязь

Огромными колесами, карета

Стремительно куда-то пронеслась.

Неудержимый бег! Одно мгновенье:

Огни, колеса, резкий поворот, —

И все. — Какое странное волненье…

Густой туман ложится. Дождь идет.

«Медлительным посохом мерно звеня…»

Медлительным посохом мерно звеня,

Проходит один по дороге.

Другой погоняет и хлещет коня

И скачет в смертельной тревоге.

Догнал, поравнялся — и вот уже нет:

Лишь пыль завилась золотая.

И путник дивится и долго вослед

Глядит, головою качая.

«И в роще ветра шум свободный…»

И в роще ветра шум свободный,

И птичий крик среди полей,

И горный гул, и голос водный,

И звук родной людских речей, —

О, как тебя устану славить,

Земная жизнь, земная плоть?

Я не могу тебя оставить

И не хочу перебороть:

От беспредельного паренья

В дыму рассеянной мечты

Всей дивной силой тяготенья

Меня удерживаешь ты.

Искушение («“Возлюбим, братья!” — знаю, знаю…»)

«Возлюбим, братья!» — знаю, знаю:

Сей добродетельный обет

Я неизменно повторяю

Тебе, смиренница, вослед.

Но горе, если на мгновенье

Я вспомню о земной любви:

«О, недостойное паденье!

О, ризы чистые мои!»

И как постыдного недуга,

Как нечестивого огня,

Ты, вероломная подруга,

Бежишь погибшего меня.

Но мне мятежный жар лобзаний,

Мне привкус крови на губах

Твоих дороже бормотаний

О вечности, о небесах.

Искушение («Все пропало, все кончено: к черту…»)

Все пропало, все кончено: к черту

Вдохновенье, надежда, любовь!

Ты вливаешься с шумом в аорту,

Воспаленная, душная кровь.

И по жилам чудовищной вестью

Пробегаешь быстрее огня,

К преступленью, к позору, к бесчестью

Призывая, толкая меня.

Но какое еще преступленье,

И какая там совесть, — когда

Целый мир в сумасшедшем круженье

Полетел неизвестно куда?

«О, легионы темных слов!..»

О, легионы темных слов!

Как потревоженные тени,

Бежите вы из царства снов,

Неся стенания и пени.

Беда тому, кто вызвал вас,

Кто вам придумал сочетанья:

Внезапно ночью пробудясь,

Он не припомнит заклинанья.

И вы, Панурговы стада,

Гонимы смертною тоскою,

Во тьму вы ринетесь тогда,

Его толкая пред собою.

«Ты прячешь, мудрая змея…»

Ты прячешь, мудрая змея,

Твое раздвоенное жало:

Соблазн, падение сначала,

И после — страх небытия.

Стезею сладостных утех

Ты вводишь нас во искушенье:

В себе несет свое отмщенье

Содеянный и скрытый грех.

«Ни муз, ни хоров, ни Орфея…»

Ни муз, ни хоров, ни Орфея,

Ни легких, сладостных теней.

Что вьются рея, розовея

Среди сияющих полей.

Кулисы рушатся. В разрывы

Глядит пустынный небосвод, —

И ветер страшный и правдивый

Об одиночестве поет.

«Уже растут дневные голоса…»

Уже растут дневные голоса,

Уже бегут восторженные воды,

И теплое дыхание природы

Туманит голубые небеса.

Увы! меж тем, как нарастает день,

Меж тем, как ширится его сиянье, —

Уже ложится медленная тень

На наше бедное существованье.