Одинокий прохожий - [19]

Сюда, — я слышал, — на берег, скорей!

Будь не рабом, не пасынком природы, —

Безумным сыном матери своей.

«Числа». Париж. 1931. № 5

«Прозрачный строй летящих облаков…»

Прозрачный строй летящих облаков

Пологие еще тревожит тенью

Холмы, — подобно быстрому движенью

Последних образов, последних снов

Стихов… Еще немного, — и вот-вот

Тот отдаленный холод воцарится:

Сентябрьский вечер, синий небосвод,

Над сжатым полем реющая птица.

«Современные записки». Париж. 1931. № 45.

«Как ни был он стремителен и краток…»

Как ни был он стремителен и краток,

Кружащийся полет сентябрьских дней, —

В них солнце поздних сил своих остаток

Излить спешило… В памяти моей

Тех чистых дней и нежности твоей

Таинственный хранится отпечаток.

«Современные записки». Париж. 1931. № 45.

«Открылась дверь. Широкой полосой…»

Открылась дверь. Широкой полосой

Свет охватил перила и ступени

И два-три дерева… Во мрак ночной

Бежали нарастающие тени,

И бабочкою черная листва

В пространство освещенное влетала,

Металась по ветру и пропадала…

Прощальный смех, прощальные слова, —

И кто-то в сад сошел. «Спокойной ночи!»

И вот уж снова: ветер, ночь и мрак…

Куда бы ты ни шел, — спокойной ночи!

Какая ночь, какой глубокий мрак!

«Современные записки». Париж. 1932, № 50.

«Мы плачем над покойником; цветы…»

Мы плачем над покойником; цветы,

Венки несем на свежую могилу,

Закрыв глаза, с упрямой, жадной силой

Назад зовем погибшие черты.

К чему все это?.. Наступает срок:

Лежит в глуши запущенная грядка,

Размыт дождями вкруг нее песок,

На нем ноги не видно отпечатка.

И тот, кто плакать приходил сюда,

Уже опять доволен и беспечен.

Проходит боль, сменяются года,

Над тем, кто был огнем ее отмечен.

А счастие, как беззаконный вор,

В чужом дому хозяином пирует

И сладостным забвеньем именует

Беспамятства бессмысленный позор.

«Числа». Париж. 1933. № 9

«Так выступает на меди…»

Так выступает на меди

Штрих за штрихом, иглой холодной:

Пастух и овцы позади,

Иль женский профиль благородный,

Иль дерево: под ним старик

Сидит в раздумии глубоком…

— Что делать, если ты отвык

Глядеть спокойным зорким оком?

Что делать, если всем почти

Невнятен холод расстоянья? —

Мысль, перешедшую в молчанье,

Молчаньем бережным почти.

И знай, что каждый ясный штрих

Такой ценой добыт, быть может,

Что обошелся он дороже

Иных тревог и слез иных.

«Числа». Париж. 1933. № 9

«Из распахнувшегося яркого окна…»

Из распахнувшегося яркого окна —

Обрывки музыки, и снова: тишина

И редких капель гулкое паденье…

Так горького письма: «Мой бедный, бедный друг…», —

Не в силах удержать внезапной дрожи рук, —

Приостанавливаешь чтенье.

«Современные записки». Париж. 1934, № 56.

«По краю неба проползла…»

По краю неба проползла,

Гремя, блистая бесполезно,

И на востоке залегла

Грядою иссиня-железной.

Еще там бегают огни

Еще недоброе творится,

Как в лихорадочные дни,

Когда готова разразиться

Над миром буря новых бед:

Восстания, пожары, войны…

Лишь здесь — холодный звездный свет,

Холодный, пристальный, спокойный.

«Современные записки». Париж. 1934, № 56.

«Под легким ветром задрожавший лист…»

Под легким ветром задрожавший лист,

Ночной звезды пустынное паденье,

Удар волны, ее обратный плеск,

И беззащитный голос человека…

И если даже ни одна душа

Тебя не слышит, — я тебя услышал

Задолго до того, как ты сказал:

«Я одинок!..»

«Современные записки». Париж. 1934, № 56.

«Так, голову на милое плечо…»

Так, голову на милое плечо, —

И грусть, и боль, и горе, и усталость, —

Все отойдет — и многое еще…

Так постепенно заменяет жалость

Всё, что когда-то страстью мы звали.

Во сколько раз она благословенней!..

Тому подняться легче от земли.

Кто может опуститься на колени.

Как сердцем мы становимся мудрей,

Любимой спящей тихое дыханье

Как бережем, как благодарны ей

За самое ее существованье.

«Числа». Париж. 1934. № 10

«Сентябрь и май смешались: тонкий…»

Сентябрь и май смешались: тонкий,

Полупрозрачный воздух пьем.

Пронесся дождь. Струею звонкой

Вода сбегает в водоем.

И, наклоняясь над водою,

В прохладном золоте струи

Я вижу небо голубое

И прямо в нем — черты твои:

Твой лоб, девически округлый,

И волосы в узлах тугих,

И тонкий крест на шее смуглой,

И синие глаза, — а в них —

В озерах чистых и огромных —

Всё вместе: осень и весна,

И облаков полет бездомных.

В них лучезарного вина

Струя звездящаяся блещет

И, ясный затемняя день,

В них страсти будущей трепещет

Едва разбуженная тень.

Альманах «Круг». Кн. 1. Берлин: Парабола, 1936.

«Открываю глаза — синева…»

Открываю глаза — синева,

Закрываю глаза — тишина,

Одиночество, ты надо мной

Как орел поднебесный паришь.

Но как слабая птица, во мне

Содрогается вера, когда

Твой печальный, торжественный крик

Разлетается в небе пустом.

Альманах «Якорь». Петрополис, 1936

«Холодный, светлый круг на мостовой…»

Холодный, светлый круг на мостовой

И фонаря негромкое гуденье…

Чудак печальный улицей пустой

Бредет и разговаривает с тенью.

Что ж делать человеку одному?

Так легче, все-таки. Протянешь руку:

Внизу другая — длинная — во тьму

Протянется; прислушаешься к звуку

Своих шагов: глянь, кончился квартал.

А там уж парк: огромные каштаны,

Их куполов торжественный овал

На темном фоне, звездном и туманном.

Альманах «Круг». Кн. 2. Берлин: Парабола, 1937

«Смотри, смотри: над серыми домами…»

Смотри, смотри: над серыми домами,