Одинокий прохожий - [17]

с черной розгой в руках, набок сползает она.

4

Синие волны шумят и чайки кричат и кружатся:

двухмачтовый корабль входит торжественно в порт.

5

Вьется, летает смычок; по всей по поляне мелькают

круглые лица, чепцы, гулко стучат башмаки.

6

Дремлет вечерний канал. Рыболов в соломенной шляпе

тянет леску; на ней бьется серебряный ерш.

7

С криками двое детей пускают кораблик. Собака,

с длинной палкой в зубах, морду задравши, плывет.

8

Синее небо вверху. Заодно уж синею краской

тронуты лошади, воз, мельник с мешком на спине.

9

Заяц, уши поджав, бежит; за зайцем — собака.

Сзади — охотник: ружье выше соседней сосны.

10

Палкою с дуба старик сбивает желуди. Свиньи

сбились в кучу. Одна грустно в сторонке стоит.

11

Мальчик бечевкой конек приладил и пробует: крепко ль?

Крепко. Ранец его тут же лежит на снегу.

12

Ослик жмется к бычку. В окне морозные звезды

блещут. Над яслями круг тихо горит золотой.

Перекресток. Вып. 2. Париж, 1930

Из цикла «Зиглинда»

Siegmund: …ihres Blieckes Strahl streifte

mich da Warme gewann ich und Tag.

Wagner. “Walkure”

Посвящение

Как в бурный день на пажити и нивы

Сквозь облаков внезапные разрывы

Широко хлынет целый хор лучей, —

Во мрак встревоженной души моей,

Так свет вошёл. И, пением охвачен,

Я встретил с ликованием и плачем

Тот образ, что от высшего огня

Был послан сжечь и сохранить меня.

1. «Любовь моя, сестра моя…»

Любовь моя, сестра моя,

О если б знала ты, с какою

Печальной бережностью я

Тогда склонился над тобою.

Нет, нет, дыханья твоего

Я не обжег, не тронул страстью, —

Но мне была тоска по счастью

Отрадней счастья самого.

2. «Люблю, как друга, как большого друга…»

«Люблю, как друга, как большого друга…»

— Не стоить, друг: вернее, — как врага!

Летит, летит неистовая вьюга,

И вспять река бежит на берега.

И детским лепетом, и жалким бредом

Звучат о мирном счастии слова:

Их ветер мнет и рвет, — за нами следом

Они шумят, как листья, как трава.

Но этот дикий голос: в непогоду,

В ночь, ветер, мрак и стужу — он поет,

И кто на звук его выходит, — тот

Встречает страшную свою свободу.

3. «Как снимают с руки кольцо…»

Как снимают с руки кольцо,

Как бросают в глубокую воду, —

Возвращаю тебе, сестра,

Возвращаю тебе свободу.

Возвращаю, — но ты сама

Скажешь мне: «храни ее, милый!», —

Если смелости у тебя,

Если веры больше, чем силы.

4. «Любовь моя! Нет, ты не умерла…»

Любовь моя! Нет, ты не умерла,

Нет, — дикой, грозной птицею из пепла

Восстала ты, восстала и окрепла.

И вот молниевидные крыла

Тебя несут. И страшно мне следить,

И страшно мне взирать на путь твой горний.

Свирели детской ты была покорней…

Когда б я знал, как можешь ты парить.

«Современные записки». Париж. 1931, № 46.

«Что говорить: не так уже легки…»

Что говорить: не так уже легки

Все эти дни, и месяцы, и годы.

У нас у всех по линиям руки

Гадалка прочитала бы: невзгоды,

Нужда, изгнанье, — длинный список бед…

Но одного она б не прочитала:

Когда б могли мы ряд поспешных лет

Вернуть назад и все начать начало, —

Что ж, разве не ушли бы мы опять,

Что б средь чужой и чуждой нам породы

Жить, мучиться, — но все-таки дышать

Холодным, горьким воздухом свободы…

«Меч». Варшава-Париж. 1934, № 8

«Юноше — горячий конь…»

Юноше — горячий конь,

Знамя, слава и огонь.

Но достойней встретить мужу

Грудью — ледяную стужу.

Не широкие орлы

С гордым клёкотом над нами, —

Ветер средь растущей мглы

Резкими летит кругами.

В мире нет такой стены,

Что б укрыла за собою,

В мире нет такой страны,

Где к прозрачному покою

Мы вернуться бы могли.

Трудно вырастают всходы

Той дорогой, где прошли

Эти каменные годы.

Средь тяжелых скал одна,

Все сильней и непокорней,

Медленно растет сосна,

Укрепляя в бурю корни.

Альманах «Круг». Кн. 2. Берлин: Парабола, 1937

«Все стихло на исходе дня…»

Все стихло на исходе дня,

И мы с тобой притихли сами.

Ты молча смотришь на меня,

Четырехлетними глазами,

Такими чистыми, что мне

Все ближе хочется склониться

К их синеватой глубине,

Чтоб снова — чудом — очутиться

Там, где вечерняя волна

Почти сквозь сон тебя качает,

Где медленная тишина,

Как белый лебедь, проплывает.

«Трудолюбивые руки, которые пряли…»

Трудолюбивые руки, которые пряли

Тонкую пряжу, широкий кроили хитон,

Смуглые женские руки не знали,

Знать не могли, кому достанется он:

На просторах полей, по тропам неприметным

Звездной ночью, на утренней ранней заре,

С солнцем, пылью, дождем дружил он и с ветром,

Чтоб средь зеленых олив на высокой горе

Вдруг просиять. Вот эта простая, вот эта

Бедная ткань — непорочного снега белей.

Что же с того, что мы не видели света,

Что не могли коснуться одежды Твоей!

«Апрельский день прозрачен был и звонок…»

Апрельский день прозрачен был и звонок;

Сквозь блеск, мелькание и голоса

Я быстро шел, — и встречный негритенок

Внезапно поднял на меня глаза.

И вдруг, каким-то трепетом объятый,

Я на одно мгновенье онемел:

Как выточенный ангел из агата,

Он в душу мне внимательно смотрел.

Так, где-то в Африке, в глухой деревне,

Тому уж около двух тысяч лет,

Вот этого ребенка предок древний

Смотрел ослу и путникам вослед.

И то, что он увидел, сохранилось,

Передалось таинственно в веках,

И удивленным чудом затаилось

В его чуть влажных и больших глазах.

Как будто здесь, средь площади убогой,

Из самой глубины души своей

Он вновь увидел белую дорогу