Одинокий прохожий - [15]

Шрифт
Интервал

Эта жалость к тому, кто находится рядом,
С каждым днем, с каждым часом все больше, нежней.

«Победителей нет — и не будет…»

Победителей нет — и не будет.
Если кто и останется жив, —
Никогда он уже не забудет
Ослепительный, огненный взрыв,
И на месте цветущего града
В кружевных колоннадах, в дворцах, —
Призрак гибели, тленья, распада,
Щебень, пыль и обугленный прах.
Так о чем же поешь ты нам, птица,
В мягком свете купаясь крылом?
Или, может быть, нам только снится
Дикий сон с безысходным концом,
И твоя золотая беспечность
Бесконечно мудрее: за ней
Сразу — свет и сиянье, и вечность,
Недоступные взору людей.

«Это не птица дорогой пустынной…»

Это не птица дорогой пустынной
В воздухе синем высоко летит, —
Знамя Израиля над Палестиной
Бьется, и плещет, и вольно шумит.
Камеи и травы, олив узловатых
Низкие рощи на склонах холмов;
Дали виднеются в пестрых заплатах
Нив золотистых, зеленых садов.
С песней протяжной и с песней веселой,
Радость в которых и труд заодно,
Каждый налившийся колос тяжелый,
Каждое дерево здесь взращено.
Снова пшеницы раскидистый ворох
Руфь собирает, бродя по полям,
Нового дуба таинственный шорох
Слышится там, где стоял Авраам.
Слушай, Израиль, боровшийся с Богом,
Благословенье принявший Его:
По бесконечным, по страшным дорогам
В землю отцов твоих не для того
Ты возвратился, чтоб стены Сиона
Враг твой безжалостный мог покорить.
Яростный бег колесниц фараона
Снова ты в силах был остановить.
Скоро уж снова в задумчивом лоне
Медленной генисаретской волны
Брошенный невод спокойно потонет,
В синей воде отразятся челны.
Снова взойдет утешительный колос
Средь благодатных, средь мирных холмов,
Где раздавался единственный голос
Лучшего из твоих лучших сынов.

«Никто не восклицает на псалтири…»

Никто не восклицает на псалтири,
Не пляшет, видя пред собой ковчег.
Все холодней и глуше в темном мире,
И время молча падает, как снег.
Как это стало, как это случилось?
По-прежнему торжественно горят
Большие звезды, как Господня милость,
И камни о согласье говорят.
О, радость, ты дана была от века,
Как утешение, как горний свет,
Как чудная подруга человека, —
И нет тебя… Ковчега с нами нет.

«Мы целый день закидывали сети…»

Мы целый день закидывали сети:
Лишь ракушки да тина, — ничего.
Но Ты сказал: «Закиньте!» — и как дети
Послушались мы слова Твоего.
С трудом из вод глубоких извлекли мы
Великий Твой и трепетный улов.
В тумане синем и неуловимом
Уж не видать окрестных берегов.
Лишь эта обличающая груда,
Покорная велениям Твоим…
И мы, свидетели прямого чуда,
Как громом пораженные стоим.
Всё замерло среди земного круга:
Не шелохнутся воды, ветер стих,
Лишь рыбы бьются сильно и упруго
По доскам дна, у самых ног Твоих.

«Думал ли я, когда был богатым…»

Думал ли я, когда был богатым,
Что стану бедным, как этот слепой,
Который идет за своим вожатым,
Вытянув руку перед собой?
Думал ли я, когда солнце сияло
И птицы взвивались в воздух, — что вдруг
Останется так нестерпимо мало
Скупого и скудного света вокруг?
Ночь наступает, уже наступила:
Хлынула к окнам, течет за стеной…
Господи, дай только сердцу силы
Помнить, что Ты и во тьме со мной!

«Поэзия — не томный, лепет…»

Поэзия — не томный, лепет,
Не темный бред, не грубый рёв, —
Она — внезапный шум и трепет
В  огне рождающихся  слов,
Их радостное столкновение,
Полёт, падение, полёт…
Ее начало — изумленье,
И музыка — ее оплот.
Потом, когда остынет лава,
Когда придет иль не придет
Непрочная земная слава, —
Душа по памяти найдет
Тех, полных боли и тревоги,
Незабываемых часов
Как бы зажившие ожоги
На теле неподвижных слов.

«Посмотри: в открытом поле…»

Посмотри: в открытом поле
Заблестел на солнце плуг.
Хорошо следить на воле
За трудом спокойных рук.
Всюду, где дружит с природой
Умной дружбой человек, —
Мельницы вращают воды
Полнозвучных вольных рек,
Яблони, всходя по склонам
Низкорослою семьей,
Отдают ему с поклоном
Урожай осенний свой,
И вечерний дым над кровлей
Мирного его жилья,
Как привет его сыновний,
Всходит в звездные края.

1. «Крошечный и неумелый…»

Крошечный и неумелый
Птенчик выпал из гнезда.
Мать за кормом улетела,
Желтоглазая беда
Бродит тигровой походкой…
Бросься и спаси скорей
Хрупконький комочек кроткий
От стремительных когтей.
Сделай маленькое дело:
Наклонись и огради, —
Если хочешь, чтоб запело
Сердце у тебя в груди.

2. «Подумаешь: — птица!.. Здесь гибнут миры..»

Подумаешь: — птица!.. Здесь гибнут миры
От дикой и темной и страшной игры,
Здесь люди волками глядят друга на друга,
Здесь нет больше места дня брата и друга.
А ты над беспомощным, жалким комком
Склонился с растерянно-нежным лицом
И внемлешь взволнованно, как откровенью,
И дрожи чуть слышной, и сердца биенью…

3. «Кончаются, слабеют звуки…»

Кончаются, слабеют звуки,
Вечерняя подходит мгла, —
И только сохранили руки
След благодарного тепла
И кроткого прикосновенья.
Ну, что ж, на самый малый срок,
На легкое одно мгновенье
Ты в мире был не одинок.

«Не сказать, — да и не надо…»

Не сказать, — да и не надо
Говорить!.. Дай руку мне:
Есть большая в том отрада,
Что на самой глубине
Знаем мы одно и то же,
Об одном с тобой молчим, —
Значит, был недаром прожит
Долгий день. Вот мы сидим,
Кроме самого простого,
Ни о чем не говоря, —
Но стоит за каждым словом
Жизнь моя и жизнь твоя.
И часами слушать звуки

Рекомендуем почитать
Голое небо

Стихи безвременно ушедшего Николая Михайловича Максимова (1903–1928) продолжают акмеистическую линию русской поэзии Серебряного века.Очередная книга серии включает в полном объеме единственный сборник поэта «Стихи» (Л., 1929) и малотиражную (100 экз.) книгу «Памяти Н. М. Максимова» (Л., 1932).Орфография и пунктуация приведены в соответствие с нормами современного русского языка.


Темный круг

Филарет Иванович Чернов (1878–1940) — талантливый поэт-самоучка, лучшие свои произведения создавший на рубеже 10-20-х гг. прошлого века. Ему так и не удалось напечатать книгу стихов, хотя они публиковались во многих популярных журналах того времени: «Вестник Европы», «Русское богатство», «Нива», «Огонек», «Живописное обозрение», «Новый Сатирикон»…После революции Ф. Чернов изредка печатался в советской периодике, работал внештатным литконсультантом. Умер в психиатрической больнице.Настоящий сборник — первое серьезное знакомство современного читателя с философской и пейзажной лирикой поэта.


Мертвое «да»

Очередная книга серии «Серебряный пепел» впервые в таком объеме знакомит читателя с литературным наследием Анатолия Сергеевича Штейгера (1907–1944), поэта младшего поколения первой волны эмиграции, яркого представителя «парижской ноты».В настоящее издание в полном составе входят три прижизненных поэтических сборника А. Штейгера, стихотворения из посмертной книги «2х2=4» (за исключением ранее опубликованных), а также печатавшиеся только в периодических изданиях. Дополнительно включены: проза поэта, рецензии на его сборники, воспоминания современников, переписка с З.


Чужая весна

Вере Сергеевне Булич (1898–1954), поэтессе первой волны эмиграции, пришлось прожить всю свою взрослую жизнь в Финляндии. Известность ей принес уже первый сборник «Маятник» (Гельсингфорс, 1934), за которым последовали еще три: «Пленный ветер» (Таллинн, 1938), «Бурелом» (Хельсинки, 1947) и «Ветви» (Париж, 1954).Все они полностью вошли в настоящее издание.Дополнительно републикуются переводы В. Булич, ее статьи из «Журнала Содружества», а также рецензии на сборники поэтессы.