Одинокий прохожий - [14]

И выдержать, когда потоком света

Его зальет внезапно через край?

О, праотец всех страждущих, прости,

Что нас страшат и горе, и невзгоды,

Себе пристанища средь непогоды

В испуге ищущих — не осуди.

«Ты отвечай, — я буду вопрошать…»

Ты отвечай, — я буду вопрошать:

Кто наливает соком колос полный?

Кто научает ястреба летать?

Кто гонит к берегам морские волны?

Ты ли вознес высокую сосну

На самый край огромного обрыва?

Ты ли хранишь большую тишину,

В глуши лесной, и света переливы?

Не ты ли обновляешь лик земли

И назначаешь времена и сроки?

Не ты? — Тогда безмолвствуй и внемли:

Я царственные дам тебе уроки.

И сердцем ты научишься тогда

Любить всё сотворенное от века:

И дальний звездный свет, и тень листа,

И беззащитный облик человека.

«Везут равнодушные клячи…»

Везут равнодушные клячи

Унылой походкой своей —

Удачи твои, неудачи,

И дел твоих ворох и дней.

И вот уже крест деревянный,

Меж тесных соседей своих,

Над прахом твоим безымянным

Под небом спокойным затих.

И только дешевый веночек,

Положенный нежной рукой,

И только лиловый цветочек,

Посаженный верной рукой,

Остались одни на могиле

Свидетельством тихим о том,

Что где-то тебя не забыли,

Что в мире большом и чужом,

В поспешном и грубом мельканье,

В потоке сменявшихся дней,

И дорог ты был и желанен

Смиренной подруге твоей.

«Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь…»

Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь,

Но стакан и простое вино;

Не в пурпурной одежде торжественный гость —

В тесной комнате полутемно,

И усталый напротив тебя человек

Молчаливо сидит, свой же брат,

И глаза из-под полуопущенных век

Одиноко и грустно глядят.

Ты наверное знаешь, зачем он пришел:

Не для выспренних слов и речей.

Так поставь же ему угощенье на стол

И вина неприметно подлей.

Может быть, от беседы, вина и тепла

Отойдет, улыбнется он вдруг, —

И увидишь: вся комната стала светла

И сияние льется вокруг.

«Пока мы не погибли от чумы…»

Пока мы не погибли от чумы,

От наводненья, от огня и серы —

Великой милостью не видим мы

Грядущих бедствий грозные размеры.

Как знать? Еще не завтра, может быть,

Не грянет гром, гроза не разразится.

Гнездо свое доверчивое вить,

Летать и петь не перестанет птица,

Пока убогим не замрет комком

На полусгнивших листьев черной груде.

Вот так и мы — пока еще живем

И дышим… — может быть, войны не будет.

А если будет? Если на корнях

Секира? Если покачнулись своды?..

— Да не отравит нас гнетущий страх,

Да не нарушит внутренней свободы.

«Как мало, как горестно мало…»

Как мало, как горестно мало

Осталось, о чем еще петь!

Прошедшее в омут упало,

Грядущего не разглядеть,

А то, что кругом происходит,

Такою тревогой томит,

Что сердце, сжимаясь, уходит

В свою глубину и молчит.

Вот так и живем одиноко,

Нерадостно и тяжело,

Средь чуждых людей, без намека

На дружбу, и свет, и тепло.

О, если б мы вспомнили сами,

Средь холода, ветра и тьмы,

Какими простыми словами

Могли бы утешиться мы.

«Ты говоришь: весь мир во мраке…»

Ты говоришь: весь мир во мраке,

И в преступленьях, и во зле,

Ты гибели читаешь знаки

У бедных смертных на челе;

Над чистою склоняясь розой,

Уже ты ищешь в ней червя,

Болезнь, и тленье, и угрозу

Угрюмого небытия.

Мой бедный друг, когда б ты видел,

Как царственно и просто как,

Наперекор твоей обиде,

Сквозь холод слов твоих и мрак,

Тебе на руки и на платье

Ложится предвечерний свет,

Как тихий отблеск благодати,

Как окончательный ответ.

Ребенку

Человечек ты мой, человечек,

Твой открытый доверчивый взгляд,

Чистый смех и наивные речи

Сердце греют мне и веселят.

Никакая печальная дума

На открытый твой лоб не легла,

Ты не знаешь еще, как угрюмо

В нашем мире, как мало тепла;

Как холодное взрослое знанье

Надмевает людские умы,

Как убоги все наши желанья,

Как мрачны и нерадостны мы.

Ты глядишь с безотчетной улыбкой, —

И в твои голубые глаза

Мир сияющий, легкий и зыбкий,

Ветер, солнце, цветы, небеса —

С благодатной вливается силой:

Цельных, подлинных образов строй,

Тех, которых еще не разбила

Жизнь поспешной и мутной волной.

«Как в этой жизни бедственной и нищей…»

Как в этой жизни бедственной и нищей

Мы все живем угрюмо, не любя.

О, если б знали мы, насколько чище,

Насколько лучше мы самих себя!

Дитя смеется, и его веселый

И чистый голос обличает нас:

За косный дух, упрямый и тяжелый,

За жесткие морщины возле глаз,

За жалкое, безрадостное знанье

О том, что веб проходит, как трава…

Нам всем даны прямым обетованьем

Простые и великие слова

О чистых сердцем, милостивых, кротких, —

Нам, никому другому: мне, тебе…

Зачем же эти несколько коротких,

Поспешных лет проводим мы в борьбе,

В недоброй суете, в ожесточенье,

Мы, земнородные, чьи голоса

Могли б вмешаться в ангельское пенье, —

И только оскорбляют небеса?

«“Беатриче, Лаура, Изольда, — плеяда…»

«Беатриче, Лаура, Изольда, — плеяда

Изумительных, тонких, певучих имен,

Золотые цветы за оградою сада,

Неземное виденье, несбыточный сон.

Как влечет за собой, как таинственно ранит,

Этот странный, смертельно-пленительный зов,

И какою тревогою сердце туманит —

Не найти для нее выражений и слов…»

Нет, не синие дали, не дымные горы

Помогают нам жить, не виденья во мгле, —

Но простая любовь к человеку, который

Ждет, чтоб мы охраняли его на земле.

Да, к такому, как есть, без прикрас и нарядов, —

Но насколько же проще, правдивей, верней —