— Срок доспеет, — уговаривал его Антонов, — мы тебя комиссаром внутренней охраны сделаем, всю восставшую округу под твою руку отдадим, за порядком блюсти, измену изводить.
Сторожев кобенился, набивал себе цену. Антонов бесился, но продолжал уговоры с еще большей настойчивостью.
— Все это так, — пробормотал Сторожев, выслушав увещевания Антонова. — Непонятно мне, как землей распорядитесь.
— Не спеши, — хмуро отозвался Антонов. — Чего делить шкуру, когда медведь бегает?
— Ну, это как сказать. Я из-за этой земли ночей не досыпал, мои сыны ее пóтом полили.
— Свое получишь! — пообещал Антонов.
— Что ж, тогда сладимся, — угрюмо сказал Сторожев. — Только попомни, Александр Степанович, мое слово. Не угодишь — иди ты в транду, мы другого Антонова выдумаем, только и всего.
Антонов, гневно сдвинув скулы, промолчал. Тут вошел Токмаков, и Сторожев поднялся. Токмаков распрощался с ним холодно; не нравился ему волчий блеск в глазах Сторожева, когда тот заговаривал о земле.
— Сволочь! — прошипел Антонов вслед Сторожеву, когда тот, сутулясь по обыкновению, вышел из землянки.
— Почто ты его так? — усмехнулся Токмаков.
— Да ничего, — уклонился Антонов. Он был в бешенстве от того, что сказал ему Сторожев. Но пойди обойдись без него!
Одному Плужникову Александр Степанович признался в том, что у него вышло со Сторожевым. Тот смиренно поджал губы и, возведя очи к небесам, прошепелявил:
— Кесарево кесарю, Степаныч. С волками жить — по-волчьи выть, миленок.
3
Недели через две после посещения Сторожевым лагеря повстанческой дружины программа объединения мужиков была готова.
Ничего не придумав насчет бедноты, Плужников ограничился туманной фразой насчет «светлого единения всего трудового крестьянства в борьбе с насильниками-большевиками» и обещанием «подравнять» бедноту с середняками после воины.
Конечно, насчет голода в воззвании было расписано особенно густо.
В своем первом воззвании к «трудовому крестьянству» Плужников писал в ханжеском тоне:
«…лучшие земли твои коммунисты отвели под коммуны и совхозы…»
«…из совхозов, чтобы не разорять их, они ничего не берут, а у тебя, трудящийся люд, выгребают без меры хлеб, не считаясь с твоими нуждами, тащут бороны, плуги, сохи, хомуты, лошадей, отбирают корма…»
Кулачье, читая эти строки, проливало горючие слезы; середняк мрачнел.
1
Возвращаясь от Антонова из Инжавинских лесов, Сторожев остановился переночевать в селе верстах в сорока от Двориков на надежной конспиративной квартире.
И чуть было не попался. В каком-то месте лопнул винтик, власти начали хватать направо и налево заподозренных в бандитизме. Сторожеву удалось скрыться.
Две недели он колесил по округе, по знакомым хуторам. Февраль застал его в землянке, в лесу, далеко от родного дома.
Часто, когда бушевала непогода и приходилось забиваться в землянку, Сторожев мрачно смеялся, вспоминал, как ловко он обвел коммунистов. Жил злобой, надеждой на силы, которые весной он соберет вместе с Антоновым и «батькой» Григорием Наумычем.
Несколько дней подряд шел снег, в землянке появилась сырость. Однажды Сторожев проснулся покрытый изморозью. Тщетно пытался он развести костер: сырой осинник шипел, чадил и гас. Он не мог согреться, зубы выбивали дробь, ноги ломило, болела голова.
Сторожев понял, что он болен, что оставаться в землянке ему нельзя, надо искать приют. И решил он пробраться к своему приятелю, леснику Филиппу — его участок был недалеко от того места, где прятался Сторожев.
Он шел едва заметными тропами, мимо трясин и камышовых зарослей, в которых не раз охотился с лесником, увязал в незамерзающих болотцах, падал и поднимался — чутьем находил дорогу.
Голова болела, его бросало то в холод, то в жар, мысли путались, и он начинал бредить.
2
Около лесниковой избы силы покинули Сторожева, и он упал.
Очнулся он через неделю. Над ним наклонилось женское лицо. Сторожев попытался подняться, но сильные руки удержали его в постели.
— Лежи, лежи, — ласково сказала женщина. — Заворочался!
Петр Иванович слабо вздохнул, что-то хотел сказать, но сознание вновь заволокло серым туманом. Лишь через два дня снова вернулось оно к нему.
Было тихо вокруг, тихо и светло. Сторожев привстал и оглянулся. Он лежал в чистой знакомой избе. Да, он помнит эту большую горницу, лики святых на иконах, высокие окна и запах свежей сосны. Держась за спинку кровати, Петр Иванович спустил на пол ноги и, цепляясь за стулья, подошел к окну. За палисадником, за лощиной, чернел лес, по небу шли бурые облака, оседая снегом на острых вершинах елей. Он тихонько засмеялся — надежен был для него этот дом.
Потом Сторожев снял с простенка засиженное мухами зеркальце и увидел худое, восковое лицо и длинную бороду.
Заскрипела дверь, пропустила тучного, краснолицего человека, одетого в нагольный полушубок.
— Любуешься? Ну, стало быть, ожил, раз за зеркало взялся. — Краснолицый — это был лесник Филипп — сочно засмеялся и стал раздеваться.
Опираясь на плечо Филиппа, Петр Иванович проковылял к постели. Лесник расчесал пятерней желтые волосы, стриженные под скобку, расправил пышные усы, присел на скамейку близ стола, вынул кисет.
