Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов - [128]
Бодлер сравнивает художника с принцем, который наслаждается своим инкогнито. Как часто это было у меня! Сижу у больного, а в голове работает счетчик, фиксирует.
27.11.74. Вот разговор с пьяным, который, конечно, сокращаю.
– Вот кино «Романс о влюбленных», моя жена была, это, говорит, кино. А кино американское – центурионы, что ли, ну разве кино? Там полицейский в первого больного стреляет. Ну, для чего? Что это… Вот у нас в квартире живет Ольга Александровна, старушка, у нее только и есть, что кот. Ее тоже стукнуло, так она едва ходит, а вообще-то – ученый человек, по-французски ух как говорит. И еврейка. Так ее все родственники бросили. А их тьма. А у нее нет никого близкого, кроме нас. Одну нашла, так с тараканами. Она к ней так-сяк, видимо брильянтики хотела, – мы ее и выгнали. А вообще-то мы живем дружно. Она даже еврейского бога теперь не признает. Нашего только. Русского. И нас. А мы как живем? Вот есть мусор – я взял и понес. Нужно ей купить что – взял и купил. А она говорит: я тебе, Петя, уже и завещание написала, я о вас помню. А вот родственники ее бросили. А евреи. А мы – русские, мы – ленинградцы. А богатство у нее жуть – по 37 копеек коту покупает антрекоты. Это уж точно – я сам за ними бегаю. По десять штук сразу покупаю. К ней комиссионщик приходил – две тумбочки там стоят. Ерунда, скажешь! Что так две тумбочки! А ей по триста рублей за штуку давали. Это три тысячи раньше. Шесть тысяч за две тумбочки. А у нее лампу возьми и тащи в комиссионный магазин – пятьдесят рублей кинут.
29.11.74. Я стою на месте, так как взялся за глупую и неинтересную работу. Нужно преодолеть себя, сделать – и тогда начать заново жить. Только свое, бездоговорное, что пришло изнутри.
12.12.74. Человек тупеет при столкновении с судьбой. Вчера свел мужа больной, но любимой им женщины, на консультацию к соседу-профессору. И сразу же – ступор. Ни сказать, ни объяснить. И действовать не хочет – она ни о чем не должна знать. А женщине – 45. Она полна сил, молода относительно, но не стара все же.
Страшно смотреть ей в глаза – а если в них смерть?
Пока не знаешь – не думаешь, а если и думаешь, то не допускаешь окончательно. А приоткрытие судьбы – трагично.
Как правило, мы только шутим про смерть, а дальше прячемся от нее, как страусы.
24.12.74. Вчера в Тихвине, после выступления, в доме двух библиотекарей. Грибы – самогон – замечательная ночь. Одна из Вологды. Энергия и сила хлещут через край!
– Плохо нам, С. Б., сильным, вот без мужей и сидим…
У Александры Ивановны сбежал сын в Среднюю Азию, батрачил.
– Проститутки, мама, очень добрые. Может, они и проститутками-то потому стали. Они меня жалели, мама.
– Я вышла, так. А он – да – за решеткой. Глазенки вот. И слезы. Ага. И слезы, С. Б. А я – нет. Да. Вот так. Не плачу, не хочу, чтобы он видел. Я, С. Б., когда розыск объявили, то меня на дознание приводили. Идешь в морг. Ага. А, может, он? Вот как было-то.
А потом завод до Ташкента командировку дал. Я долетела, а дальше уж как могла. Денег-то нет. Откуда у библиотекаря деньги? Хорошие люди поняли.
2.1.75. У Пушкина есть слова: «После смерти Петра I движение, переданное сильным человеком, все еще продолжалось в огромных суставах государства преобразованного. Связи древнего порядка вещей были прерваны навеки; воспоминания старины мало-помалу исчезли…»[1000] Как любопытно! Если уже запущено колесо и оно крутится, значит, быть необратимому положительному процессу. Славно!
14.1.75. Только что вернулся из бригады. Съездил на вызов, обследовал больную – все было так, будто я и не прерывался в работе. Вот какие пироги! И сразу же стало скучновато, достаточно впечатлений. Наверное, здесь есть рассказ о пепелище, которому ты уже не принадлежишь.
3.2.75. Уже третье февраля. Это «уже» я, наверное, повторял в дневнике неоднократно. Время движется. И если тебе хорошо, если тебя ждет доброе, то проходит миг, а по листкам календаря – это месяц, год, даже десятилетия. Давно ли все было: я – врач, халаты, ночные дежурства, папа, он тут, рядом, только теперь уже меньше езжу на кладбище, да и боль души стала меньше – вот это и есть время.
14.2.75. Прочел переписку «Козинцев – Пастернак»[1001]. Какие люди! Я не вижу рядом ни одной личности, кроме Битова, масштаба тех, вышеназванных, бывших. Да и я сам – не очень чудо. А младше – тоже пижоны или пустячки.
15.2.75. Мне кажется, что за последние года два я больше (если не считать книги) проигрываю. Все идет к снижению моего качества – только какие-то попытки добраться до прошлого уровня.
«Чертова музыка» уже для меня непреодолима.
…Часто с острой печалью я осознаю свою срединность. Если не сделать шага вперед, то как же мало я вообще-то поднялся, как мало!
15.4.75. Мучаюсь, ругаю себя – теперь ясно, что я проиграл год. Что я наделал, заключив два кабальных, скучных, бесперспективных договора? Я перечеркнул себя, я уже не работаю творчески – я ремесленник, ибо только использую собственное умение строить фразы и делать из них рассказы.
Снижаюсь ли я? Да, конечно.
И тупею.
Как измерить силу моего падения? Почему я не смог сохраниться? Слабость? Конечно. Компромиссность. Да. Я уже давно не совершаю литературных поступков, а ухожу и ухожу от себя самого.
