Одиночество героя - [46]

— Калым придется платить.

— Деньгами?

— Деньгами само собой. Таможенную поправку почему до сих пор не приняли? Моих людей стригут, как овец. До каких пор?!

Почувствовав зарождающийся гнев в словах пахана, депутат пригнулся, как под бомбежкой:

— Стараемся изо всех сил, Гарий Хасимович. Сопротивление большое. Каждый на себя одеяло тянет. Дайте месяц. Протолкнем.

Шалва обуздал в себе раздражение: этого хорька пугать бессмысленно, действительно старается, но больше того, что заложено в натуре, человек сделать не способен.

— Зови невесту.

Рамена прилетела, опустилась в кресло напротив. Ноги, грудь под тонкой тканью, глаза — все трепещет, пылает жаром. Печка раскаленная.

— Дитя мое, правду ли говорит этот человек? Ты дала согласие стать его женой?

— Какая будет ваша воля. Мне ли противиться.

— Он тебе нравится?

— Нравится, мой господин, — смущенно потупилась — сама невинность.

— Хорошо, — Шалва задумался: полет длинный, а вот и развлечение. — Скажи, Шмак, ты случайно не импотент? У вас там в Думе, я слышал, кроме Жирика, ходоков нету.

— Не извольте сомневаться, Гарий Хасимович.

— Не сомневаюсь, а проверить надо. Сейчас ребята в салоне уголок оборудуют, покажешь свою удаль… Ты чего? Или возражаешь?

Депутат тоскливо озирался, но возражать, естественно, не посмел.

Целых полтора часа, до самого Домодедова, женили парочку. Братва натешилась, чуть пупки не надорвала. Аж самолет трясло. Пилоты по очереди приходили поглазеть на неслыханную свадьбу. Сам Шалва насмеялся на три года вперед. Какие советы подавали члены делегации, заглядывая за занавеску, — бумага не стерпит. Самые нетерпеливые подбегали помочь. У тучного депутата от волнения и стыда ничего не получалось, зато неутомимая в любовных шалостях Рамена праздновала свой бенефис. Короче, долетели с ветерком.

В конце полета Гарию Хасимовичу сделалось отчего-то грустно. Он позавидовал этому россиянскому обмылку. Гяур, скотина, животное, но ведь до седых волос сохранил первозданную свежесть чувств. Тянулся к женщине, как младенец к маменькиной титьке, у него, Шалвы, увы, все это в прошлом.

В Москве навалилось сразу столько дел… Голова пошла кругом. Неделю отсутствовал, а словно год вышибло. С Гошей Жабиным, своим главным помощником, полдня просидели взаперти, не отвечая ни на какие сигналы из внешнего мира. По соображениям Жабина выходило, что чумаки заново вышли на тропу войны, причем на сей раз с очень мощным охватом. Не только в Москве, но и в регионах (вплоть до Дальнего Востока) вынырнули крупные партии какой-то синтетической гадости, которую потребитель прозвал «шпанкой». Суррогат пользовался огромным спросом: действовал убийственно, стоил копейки. При этом поставлялся клиентам в фирменной, изящной пластиковой упаковке. Акция подготовлена основательно и на хорошем современном уровне. За ней, без сомнения, стояли крупный капитал и серьезная организация.

Жабин никогда не ошибался, но все же Гарий Хасимович уточнил:

— Почему думаешь, что это чумаки?

— Агентурные сведения, — лаконично ответил Жабин.

Шалва любил этого человека с обликом раздувшегося от натуги циркового силача. Официально Жабин возглавлял корпорацию «Анкор-кредит», куда входили небольшой банчок с одноименным названием, складские помещения на Яузе и два загородных казино с ресторанами и стриптизом. По образованию Жабин был юристом и до встречи с Шалвой просиживал зад в адвокатской консультации при Министерстве юстиции. Можно сказать, что Шалва подобрал его с помойки, обогрел, возвысил и ни разу об этом не пожалел. Он мало кому доверял так, как ему. Непомерно алчный, с вечно распаленным самолюбием, с дерзким языком, Гоша Жабин обладал спокойным, ясным и глубоким умом, предназначенным для распутывания самых зловещих махинаций, как скальпель приспособлен для вскрытия гнойников. В его преданности он не сомневался потому, что знал за ним некие делишки, за которые Жабина не помилуют ни закон, ни братва. Укрыться он мог лишь под сенью могучего покровителя, каким и являлся для него Гарий Хасимович. Единственным недостатком Жабина было то, что он русский, он сам этого стыдился, хотя понимал, что нацию, как и родителей, не выбирают. В порыве откровенности иногда признавался Шалве, что ждет не дождется, когда наконец это мусорное племя исчезнет с лица земли. Слава капиталу, по некоторым признакам этот день недалек. Шалва сказал:

— Недодавили мы чумаков, а могли. Наша оплошность.

— Чего уж теперь, — поморщился Жабин. — Придется разбираться заново.

Тем годом чумаков тряхнули на славу, казалось, им не оправиться. Одним махом, буквально за неделю порубили всю чумаковскую головку, человек семь, включая главного чумака, столетнего Гаврилу Ибрагимовича, законспирированного под инвалида в Клязьминском пансионате для престарелых. Его утопили в водоеме вместе с инвалидной коляской, говорят, кровяные пузыри шли из воды двое суток подряд, неуступчивый был старец. Вдобавок пожгли все склады, раскурочили лаборатории, взорвали нефтяную биржу «Чумак и сыновья», а также для наведения ужаса распяли на Лобном месте молоденькую чумачку Алису, известную всей Москве своими амурными похождениями. Это была не рядовая зачистка, а настоящая войсковая операция, с привлечением ОМОНа и саперного взвода, влетевшая Шалве в копеечку, и он по праву ею гордился.