Один выстрел во время войны - [65]

Арестованным запретили открывать дверь. Они знали, что никакой охраны нет. Милиция в своем немногочисленном составе в дни постоянных бомбежек перекочевала вместе с районными организациями в большое село Никольское, километрах в двадцати от станции, а военные — на фронте и прилегающей к фронту полосе. Карунный после своего телефонного разговора с районными железнодорожным начальством объявил, что вся бригада обязана считать себя арестованной, и указал на кладовку. Замок на двери был неисправный да еще и без ключа, так как был найден в развалинах разрушенного дома, а повесили его для вида: приедут представители власти — и пожалуйста, порядок соблюден.

В торцевой стене на уровне человеческого роста светилось окошко, маленькое, подслеповатое.

— Сколько нам сидеть тут? — спросил Никита, когда зашел Бородулин.

— Кто знает… Должен кто-то заявиться. Пока что-то не едут.

Никита усталыми, невидящими глазами смотрел мимо бригадира.

— Приедут… Разве про нас теперь забудут. — Бородулина для него словно уже не существовало. Он отвернулся от двери к окну, с тоскою отметил: туман на улице рассеивается, жди ясной погоды, мороза.

Думать он ни о чем не мог.

— Скольких погубил?

— Пятерых. Остальные изувеченные…

— Где они?

— Раненых увезли в вагоне, лечить будут, в госпитале у военных. А этих… Тимофея тут оставят, он же не местный, с Урала… а остальных — домой, в Сыромятное.

— Тимофей попал, значит… А еще кто?

— Лешка Шаробаров, Иван Политов, Василий Беляев, Анатолий Галкин…

— И всех… насмерть?

— Ну… так вот, — развел руками Бородулин.

— Когда похороны?

— Вот этого пока… неизвестно.

Бородулин ушел. Никита забился в угол, сел на порожний ящик и затих. Все его существо противилось сознанию того, что многие товарищи по Сыромятному и по работе в Раздельной мертвы и что убил их именно он, машинист, допустивший самое настоящее преступление — уснул во время движения паровоза. Если бы все обошлось благополучно, то его сон на рабочем месте все равно был бы преступлением. Такие проступки не прощают. Он сам на месте начальника депо не простил бы. Никогда ничего подобного не случалось с ним. Сейчас даже мысли не приходило о выполненном задании, о бессонных сутках, о напряженном рейсе. Словно ничего за эти сутки не было, кроме страшного пробуждения в Раздельной, кроме ржавых сосулек на паровозном тендере и брезентовой рукавицы на решетке у бегунков. Не мог он натворить такое, никогда не поверил бы, что способен. Но ведь сам видел! Никто еще ничего не сказал, а он уже все увидел… Как не поверить?!

Никита готов был на все, лишь бы нынче в самый ранний час можно было оказаться на паровозе в той же Пуховке. Вернуть всего часа полтора-два, не больше, и он побежал бы перед своим локомотивом, выл бы на все четыре стороны, предупреждая о приближении паровоза, об опасности, высматривая все сигнальные диски и семафоры. До самого Евстратова бежал бы. «Вот он, паровоз! — сказал бы он Карунному. — Цепляйте к готовому составу». И все люди живы! Все до единого живы!.. Потом он не простил бы себе послабления, приказал бы, заставил бы казнить себя… Но ничего нельзя вернуть.

Если бы можно было сейчас же отправиться в тюрьму, на передовую линию фронта на самом тяжелом участке, он бы без промедления проследовал бы куда скажут. Любое наказание справедливо, ничем, никакими оправданиями невозможно смягчить приговор за то, что именно он, машинист Самофалов, лишил жизни людей, а многих сделал калеками. Не нужно никакого следствия, не требуется суда; скажите, люди, куда ему, на сколько, и он безропотно… А если расстрел? Готов! Только без нудного расследования, только без этого…

И расстрел будет справедливым наказанием. Скорее бы все это… Дело ясное, чего тут расследовать. И родным легче доведется. Был Никита — и нет его. Всплакнут, а как же иначе. Но привыкнут. Люди ко всему привыкают. Вот был Тимофей, и нет его. Таким вот образом начался сегодняшний день, нет больше на свете этого парня. Вот так бы и с ним, с Никитой, по заслугам это, боже мой, как еще по заслугам…

Иван Карпович стоял у тусклого окошка. Он пытался вспомнить, когда уснул, на каком участке дороги. Как ни напрягал память, не мог отыскать того трагического момента, словно, вспомнив, он отыскал бы неведомый ключик ко всему случившемуся. Он, как и Никита, тоже не мог простить себе сна в паровозной будке. Он, машинист, наездивший сотни тысяч километров с поездами, — уснул…

Эта поездка для него была необязательной. После рейса с воинским эшелоном его бригаде полагался отдых. Часа четыре отдохнул он. А потом объявили, что нужна свежая бригада уже для поезда своего формирования. Это как бы дополнительная работа, сверхграфиковая. С Самофаловым они давние друзья. Никите поручили организовать бригаду, он должен был найти себе помощника и кочегара. Где их найдешь? Попросил по-дружески, выручи, вот и стал Иван Карпович помощником машиниста на этот рейс. Выручил… По-дружески… Вот как подвел он своего друга. Подвел. Уж не на него ли Никита положился, как на близкого человека, доверился… Теперь конечно же с помощника машиниста весь спрос. Машинист уснул… Он намучился, доставил груз по назначению. Он конечно же не должен был допускать послабления, засыпать. Но уж коли так случилось, то где же ты был, помощник? Как ты-то посмел подвести своего друга, Федора, себя, как ты мог побить столько людей?..