Один выстрел во время войны - [56]

Петр сел за стол, когда Мироновна подала картошку, но есть не стал, не лезла в горло эта картошка. Павловский, глядя на него, тоже не ел, ему неловко было ужинать одному.

— Чего-то вы, ребята, чудные нынче? Или начальник поругал?

— Нет, никто не ругал. Устали мы, больше ничего. — Петр вышел из-за стола, заложив руки за спину, остановился перед фотокарточками, вывешенными в простенке.

— Что это у вас с Даргиным? — тоже вышел из-за стола Павловский.

— Ничего у нас… Все у нас в порядке.

— Дело ваше. Просто мне показалось…

— Креститься надо, когда что-то кажется.

Павловский ни о чем больше не спрашивал.

Дмитрий вернулся скоро. Он поставил у порога ведро, с края ведра сползла на пол темная вязкая масса.

— Ничего! — обрадовалась Мироновна. — Это я вытру, это не страшно.

— Принес все-таки, — разозлился Петр. — Ну, ладно…

Он быстро обулся, напялил телогрейку, потянулся за шапкой.

— Живи один, если так хочешь жить. А мне с таким человеком не по пути. Живи…

— Рыжий, потише на поворотах, — встал в двери Дмитрий.

— А ну, убирайся с дороги!

— Ребяты, чегой-то вы не поделили? — всплеснула руками Мироновна.

— Ничего, бабуля, разберемся. — Даргин сея в двери прямо на приступок. И хотя он упорствовал, не выпуская из дома Петра, все же сомнение начало одолевать. Не такой сейчас Рыжий, каким его знал Дмитрий. Допекло, видно, так, что больше некуда. Из-за патоки… Было бы из-за чего. А для него, оказывается, вон как важно. Нет, не из-за патоки, а из-за его, Дмитрия, поступка. Наверно, не так надо было действовать, точнее, совсем не нужно было тащить эту патоку. Погорячился, кому-то что-то хотел доказать.

— Утихомирься, — миролюбиво поглядел он на друга. — Даю слово, покончил с этим делом.

Петр постоял над ним, как рассвирепевший коршун над побитым петухом, начал раздеваться.

— Что же все-таки происходит у вас? — не вынес томительной неясности Павловский.

— Ничего не происходит. Садись за стол, — поднялся с пола Дмитрий.

— А ну вас! — махнул рукой Павловский. — Ночую в другом месте. Мутные вы какие-то. — Он снял с вешалки шапку, полушубок, проверил, не выпала ли из кармана тетрадь, и, не прощаясь, шагнул через порог.

— Что за человек? — смотрел ему вслед Дмитрий.

Вместе с парнями за стол села и Мироновна.

5

Поезд был составлен из одних платформ, загруженных рельсами, шпалами, креплениями. Голова его была за обрывистой горой; выгнувшись, состав опоясывал эту гору. Рядом с военным, дежурившим на станции, на перроне стояли Карунный, Бородулин и Никита Самофалов, чуть в стороне — вся бригада.

— Семен Николаевич, дайте мне этого парня, хотя бы на одну поездку, — просил Никита.

— Специалиста подберем, с ним поедешь.

— Зачем мне специалист! Хороший человек Федор, с ним хочу ехать. Дело серьезное, со случайным каким-нибудь… я против. А насчет того, что специалиста… Мне и помощника моего для одного паровоза хватит за глаза. А уголек кидать у этого парня ума хватит.

— Да что ты прицепился к нему! Он сам согласится ли? Поездка опасная.

— Согласится, Семен Николаевич! — обрадованно засмеялся Никита, почувствовав, что почти уговорил. — Федор, слышишь, иди сюда. Поскорее, начальство тебя, понимаешь ли…

Уласов недолго колебался, ехать или нет. Ехать! Он увидит места, может быть, очень близкие к его Васильевке. Как там? А вдруг и Васильевка окажется свободной от немцев! Вот радость будет…

Карунный вручил Никите пакет с документами, пожал руку.

— Не задерживайся там. Сдашь рельсы — и сразу домой, — напутствовал он.

— А как иначе, Семен Николаевич. Сразу домой, — прятал Никита за пазуху документы.

Паровоз отфыркивался паром, будто недовольный предстоящей поездкой. С железной обшивки тендера свисали желтые сосульки, в металлической утробе клокотало.

Помощник машиниста Иван Карпович, невысокий коренастый мужчина в замасленной куртке, в зеленых солдатских брюках открыл дверцу будки, увидев подходивших Никиту и Федора Васильевича.

— Поехали, — сказал Самофалов, поднимаясь по узкой металлической лестнице. — А это помощник наш, Федор, будет у нас кочегаром.

— Двое-трое не как один, — одобрительно отозвался Иван Карпович.

В кабине было просторнее, чем ожидал Федор Васильевич. В левом заднем углу, притиснутый к стене, стоял высокий ящик с тряпьем для обтирки паровоза. На этом ящике можно посидеть сразу двоим в случае необходимости. В правом заднем углу стоял металлический сундучок машиниста со снедью. Как потом оказалось — для всей бригады. И у машиниста, и у помощника перед окнами откидные стульчики. Паровозный котел выдвигался в будку, на нем поблескивали длинная стеклянная трубка, какие-то неизвестные Уласову приборы. Внизу за квадратной раздвижной дверцей в просторной топке бушевало пламя, а напротив из будки через лоток для угля — узкий выход на тендер. Выход этот наполовину был задернут толстым, почти не гнущимся брезентом, пропитанным угольной пылью.

— Ну, ребята, с богом, как говаривала моя бабушка.

Никита стал за правое крыло, потянул за «грушу», висевшую на стальном тросике. Над паровозом прогудело. И Самофалов стал для Федора Васильевича иным, незнакомым человеком. Он оказался шустрым, решительным в движениях, руки его то отталкивали от себя блестящий, отполированный ладонями машинистов рычаг, то притягивали, глаза остро смотрели вперед, на задернутый заиндевелым воздухом путь, потом — назад, на длинную вереницу платформ.