Один выстрел во время войны - [15]

— Пусть ребята учатся. А то они от скрипа телеги будут шарахаться, — якобы сказал он и продолжал крутить «солнце».

Помнит Петр солнечный теплый день и задремавший в весеннем покое просторный луг, наряженный после схлынувшего разлива блестками луж, из которых вылезла мягкая щетина зеленых стрел, и поляны, поляны, сомкнувшиеся в сплошное море, усеянное желтыми лютиками. Вся школа вышла на этот луг. Весна!..

Многие играли, сцепившись руками в большой круг. Ребята постарше, закатав штанины до колен, бродили по лужам, в радостном изумлении всматривались в нагретую до парного молока воду.

Рыжему повезло больше всех. Сам директор Василий Николаевич посадил его на раму велосипеда и покатил. Сидеть было жестко — тонкая труба велосипедной рамы и больше ничего, вдобавок ни тропинки, ни дороги — сплошные кочки да лощины с комками засыхающего ила. Но он терпел, счастливо, блаженно. Они объехали казавшуюся безбрежной одну луговину лютиков, другую, вдруг Василий Николаевич направил велосипед по воде, по щетине мягких зеленых стрел. Под колесами заплескалось, полетели теплые брызги, непонятно отчего Рыжий засмеялся, одновременно засмеялся и Василий Николаевич…

Хотелось, чтобы день этот продолжался долго, чтобы вновь слышать плеск парной воды под велосипедными шинами, чтоб на голову опять срывались капли пота с подбородка Василия Николаевича, чтобы видеть круговерть желтых лютиков по бокам стремительного пути.

Его убили в первый же год войны…

А тогда, вечером, после катания на велосипеде Рыжий стоял на круче. Кто-то насвистывал «Катюшу» на другом берегу реки, насвистывал тонко, красиво. Уж они-то, мальчишки, знали, кто в селе как свистит. Этот выводил «Катюшу» не по-здешнему. И Рыжий захотел увидеть, кто же это. Прямо с кручи вдоль Низовки он бросился к мосту, еще устало постукивающему под колесами повозки. Массивные дубовые плахи поднимались жесткими концами навстречу наехавшим на них колесам и вдруг, освобожденные от тяжести, падали на толстые лежни. Удары передавались зеленым от водорослей сваям, звуки отражались от гладкой поверхности воды и разносились по лугу, по ближним улицам села.

Тот человек, который красиво насвистывал «Катюшу», шел к мосту. Значит, направляется в село, как раз у моста его можно будет увидеть.

Напрасно просидел Рыжий добрый час на ветле, подмытой полой водой, — человек тот на мосту не появился. Но Рыжий был уверен: он с учебного аэродрома, расположенного недалеко от села. Курсант. Все мальчишки были влюблены в курсантов. Не так давно чуть ли не всей школой ходили к ним. Смотрели двукрылые самолеты, играли в футбол, прыгали под открытым небом на невиданном доселе батуте, а кое-кому довелось и полетать. Но это уж окончательным счастливчикам. И вот Рыжий прождал целый час, а курсанта на мосту так и не увидел…

Может быть, это был тот человек, которого через неделю хоронили на братском кладбище в центре Лугового. Разбился во время первого самостоятельного полета. Учился воздушному бою и разбился. Война для курсантов началась раньше, чем для всех жителей Лугового. Воздушный бой, хотя и учебный, все же не для мирной жизни…

В таком исполнении «Катюшу» Рыжий больше никогда не слышал. И по зеленому лугу, сплошь окрапленному желтыми лютиками, с голубыми блюдцами теплых луж, никогда больше не катался…

Глуше стал мир после смерти курсанта без его «Катюши», бесцветным лежал луг после гибели Василия Николаевича на фронте. И если б не было Рыжего, конечно, что-то в жизни тоже стало бы не так, как сейчас. Но важно ли это?

И еще он думал о том, что Василий Николаевич и Федор Васильевич похожи друг на друга. Разные они, а все же похожи. Если б им довелось вместе работать, то были бы настоящими друзьями…

А Федор-то Васильевич, оказывается, рыбку не ловил. Пришел он с речки, поставил удочки на дворе у окна. Рыжий увидел: лески как были замотаны в беспорядке вокруг удилища из длинного орешника, так и остались; крючки как были утоплены острыми бородками в торцы сухих камышинок-поплавков, так и торчали оттуда крошечными ушками с привязанными к ним лесками. И представил, как Федор Васильевич положил рядом с собою эти удочки и стал смотреть на вечернюю зарю, постепенно утопающую в зеркальной реке. Спохватился, наверно, когда стало темно.

— Совсем не ловилась, — измученно-тяжело садился он ужинать.

— Давайте завтра вместе. Я знаю хорошие места, судаки попадали, — боясь отказа, робко смотрел Рыжий на Федора Васильевича.

Сколько ему лет? Двадцать пять, не больше. А каким он старым казался Петру…

Не сразу ответил Федор Васильевич. Ел он нехотя, а ведь не мог не проголодаться, время уже позднее. Смотрел на Петра и на Дарью виновато и вроде бы украдкой. У него что-то есть на душе, — Дарья выжидающе-медленно двигала чугунки на загнетке, перетирала полотенцем и без того чистые сухие тарелки. И спросила первой:

— Надумали? А если переждать маленько? Все, глядишь, станет на свои места.

— Нет, решил, — выдохнул Федор Васильевич. — Поеду, присмотрюсь… Не заладится если, вернуться никогда не поздно. Примете, если обратно?

— Посовестились бы, — тихо проговорила Дарья, укрывая тарелки полотенцем.