Один против судьбы - [62]

«Ох, лучше бы ты помолчал! Мне поет рояль, мне поет целый оркестр. Тот, кто понимает мою музыку, сам найдет нужные слова!»

— Имя «Бетховен» сейчас в моде, — хвастался Карл с таким видом, будто он и есть причина такого положения. — Сколько этих высокородных барышень сейчас к нам льнут! Каждая считает за честь стать ученицей самого прославленного пианиста Вены.

Цмескаль, слушавший все это с неудовольствием, внезапно рассмеялся:

— Больше всего им, наверное, нравится, как он обходится с ними! Ему бы впору розгами обзавестись, чтобы он мог пройтись ими по их нежным пальчикам! Когда они играют плохо, он бросает ноты на пол, бранится!

— Так и нужно! — отозвался аптекарский помощник Иоганн, молчавший до сих пор. — Иначе они могут подумать, что играть на фортепьяно так же легко, как бить в тамбурин. Мы все прошли в Бонне школу куда суровее.

— Возможно, — смеялся Цмескаль, — только вы ведь не такие нежные создания, которые учатся у него. К Людвигу ходят ведь сущие ангелы! Например, некая Гвиччарди. Ручаюсь, милый Рис, что у вас голова пойдет кругом, как только вы ее увидите!

Это имя мгновенно дошло до сознания задумавшегося композитора и сразу же отдалило его от говорливой компании.

Джульетта Гвиччарди!

Он прекрасно помнит тот день, когда она впервые пришла в его дом. Казалось, что от нее исходит свет — будто из-за туч вышел месяц. Чистое, прекрасного овала лицо, такое белое в рамке из черных волос… Глаза удлиненные, и в них удивительная черная глубина, как в колодцах древних крепостей. Ее уста природа создала как маленький, удивительно красный цветок. Они были еще по-детски припухшими…

«Я — Гвиччарди», — войдя, сказала она своим мелодичным голосом.

Он знал, что она придет. Семья его друзей, Брунсвиков, просила его послушать ее игру. Она была двоюродной сестрой милых девушек: Терезы, Жозефины и Шарлотты Брунсвиков, и их брата, молодого Франца Брунсвика, и думал, что она придет в сопровождении матери или горничной.

Он поклонился и движением руки пригласил сесть на единственный свободный стул — прямо у рояля.

Она села? Нет, опустилась на предложенный стул бесшумно, как опускается на землю легкое перышко, долго плававшее в воздухе. Широкая юбка легла вокруг нее, как лилия на озере. Она молча смотрела на него из-под четко обозначенных дуг своих бровей. Джульетта уже была наслышана об этом симпатичном «дикаре». И молча ждала. Так как он тоже молчал, она вдруг произнесла:

— Добрый день!

Это следовало сделать входя, а сейчас это выглядело смешно, и она рассмеялась. Что могло быть хуже! Он сказал ей сухо, как только мог:

— Мне говорили о вас Брунсвики. Ваш двоюродный брат Франц Брунсвик — мой однокашник по университету. Однако я должен предупредить, что с начинающими я не занимаюсь. Поэтому я не могу поручиться, что стану заниматься с вами. Что вы хотите мне сыграть?

Он знал в это мгновение, что будет учить ее, что он уже в плену у ее темных глаз. «Сколько лет ей может быть? — спрашивал он себя. — Шестнадцать? Семнадцать?»

Джульетта разложила принесенные с собой ноты и начала играть его сонату. Он уже привык к тому, что молодые женщины, старавшиеся попасть в число его учениц, поступали так. Они добивались его благосклонности. Но ей этого не требовалось. Она сразу глубоко задела его сердце, не желая этого и не ведая об этом. Впрочем, она была неплохой пианисткой.

Потом Бетховен добивался, чтобы прелесть ее игры не уступала прелести ее облика. Он был к Джульетте строг, как ни к кому другому, в особенности, когда заметил ее склонность к легкомыслию.

Они часто виделись в светских салонах, и он обратил внимание, что она с удовольствием ловит восхищенные взгляды и ей нравится, когда за ее спиной раздается шепот: «Смотрите, какая красивая итальянка!» Это сердило его.

Он топал ногами, бросал ей под ноги ноты, когда она играла небрежно. Полезно проучить их — учеников из дворянских семей! Слишком долго они главенствовали над ним.

Она собирала ноты с пола, улыбаясь своими волшебными устами. Позднее он сам подбирал их, и она вознаграждала его взглядом, в котором порой виделось нечто большее, чем простая благодарность. Этот взгляд укрощал его, и, когда она исчезала, тихо предавался мечтам.

Ему было около тридцати лет, и судьба принесла ему славу, деньги, известность. Только любви недоставало ему. Разве не может он желать ее? Он, который с малых лет знал столько горя и труда. Мечтать о милой жене? Разве не вправе он мечтать о семье? Бетховен рассудил, что у него есть право на это. Но ее чувства были не известны ему.

В один из дней, перед концом занятий с Джульеттой, Бетховен сам присел к фортепьяно. Это было в конце зимы. За окном медленно падали хлопья снега. От камина исходило тепло. Времени оставалось мало. Скоро перед домом остановится экипаж, горничная постучит в дверь и спросит:

— Барышня готова ехать?

Он начал играть, охваченный боязнью: поймет ли она его и не постучат ли в дверь с минуты на минуту, прежде чем он услышит ответ.

В аккордах слышалось страстное признание, мужество и страдание. Она стояла рядом, и ее лицо пылало. Он чувствовал это, не глядя на нее.