Один против судьбы - [61]

— Это маэстро дал мне такое прозвище, присвоил мне такой титул, — разъяснил Цмескаль. — Подождите, он и вас быстро перекрестит. Шупанцига он зовет лордом Фальстафом!

Бетховен весело рассмеялся. Рис с удивлением заметил, что здесь он ведет себя совсем иначе, чем во дворце Фриса.

— Но, дорогой Цмескаль, что вы здесь, собственно, делаете? — сказал Бетховен, положив свои сильные руки на стол. — Вы, кажется, должны были бы находиться в Венгрии? А уж если вы оскверняете Вену своим присутствием, почему вы не соизволили прибыть к Фрису? Откуда вы знаете, кто там одержал победу, если вы дезертировали с поля битвы?

Смуглый, черноволосый и грузноватый Цмескаль обратил к композитору взгляд, полный притворного удивления:

— Смилуйтесь, маэстро! Не оглушайте меня градом вопросов, будто я Штейбельт, оглушенный градом звуков. Из Венгрии я вернулся лишь под вечер и идти к Фрису было уже поздно. А откуда мне известно, что вы победили? Гм, от самого себя! Разве есть в свете препятствие, недостижимое для любимца Вены Людвига Бетховена, предмета тайных мечтаний молодых княжен, графинь и баронесс? Композитор, которому нет равных в фортепьянной музыке, с которым не может соперничать ни один из живущих и ни один из покойных композиторов! Наполеон музыки!

— Но, граф Музыка, не слишком ли много вы пробовали венгерских вин? Не следует ли попросить хозяина, чтобы он вас вывел отсюда, коль вы насмехаетесь над невинным гостем?

Удивленный Рис переводил взгляд от одного острослова к другому. Только спустя некоторое время он понял, что такая шутливая манера разговора между этими двумя друзьями привычна в их отношениях и они с удовольствием придерживаются ее.

Цмескаль родился в Домановицах, в Словакии, в дворянской семье, и стал верным другом Бетховена с первых дней приезда его в Вену. Он самоотверженно помогал гениальному музыканту в житейских делах — с ними Бетховен справлялся далеко не гениально. Обычно отыскивал для него новую квартиру, когда тому вздумывалось сменить старую. А композитор делал это довольно часто, к великой радости соседей.

Почтенный чиновник дворцовой канцелярии по делам Венгрии и блестящий виолончелист, Цмескаль поклонялся Бетховену и опекал его с удивительным старанием. Он заботился о найме служанок и прачек, о разных покупках, о своевременном приобретении чернил и нотных тетрадей. Всякий раз, когда Бетховен витал в облаках, Цмескаль защищал его интересы на земле.

Дружеская пикировка на этот раз продолжалась недолго. Младшие братья требовали подробного отчета о состязании во дворце.

— Поручаю Рису быть корреспондентом с места военных действий, — объявил Бетховен. — Я же заслужил право на покой и чашку кофе!

Румяный юноша был польщен таким вниманием. Он зарделся еще больше и с удовольствием начал рассказывать обо всем виденном, по временам бросая на Бетховена взгляд, полный обожания. За несколько недель, что он прожил в Вене, Рис полюбил своего учителя всей душой. Он почитал в нем не только гениального художника, он видел в нем пример мужественности. Он любовался тем, как тот сидел, склонясь над чашкой кофе — образец физической мощи, — широкоплечий, с головой, которую так красил высокий выпуклый, как купол храма, лоб, с густой гривой волос, с твердыми чертами лица. Что маэстро был невысок ростом, сейчас не было заметно, поскольку он сидел.

Между тем композитор не замечал восторженных взглядов, не слышал слов восхищения. Он дышал сейчас воздухом родины, думал о доме Брейнингов, где бывал так счастлив. Звук голоса Риса был приятен ему, но ему слышалось и многое другое. Перед его взором возникли Элеонора, Вегелер, веселый Вальдштейн и мудрый Нефе.

Он погрузился в себя, убаюканный воспоминаниями. Как хорошо посидеть с тем, с кем можно оставаться самим собой!

Маленькое общество приняло его молчание спокойно. Никто не досаждал ему расспросами. Все знали о его способности замыкаться в себе на долгие часы. Он не выносил, когда его отвлекали внезапным вмешательством, если он хотел остаться наедине со своими думами.

Бетховен оставался таким до тех пор, пока не отзвучал голос Риса и слово взял его брат Карл. Теперь душа его как бы раздвоилась. Часть ее продолжала свой путь по дорогам воспоминаний, другая возмущалась напыщенной болтовней брата, бранила и высмеивала его.

— Людвигу это ничего не стоит, — распространялся Карл. — Только сядет к роялю — и соната уже готова. Остается только записать.

«Глупец, — думал сердито композитор. — Это твои бредовые фантазии. Никогда мне легко не дается ничего. Посмотрел бы ты мои черновики! Ты бы увидел, какого труда стоит каждый такт. Как перечеркиваю, как выбрасываю готовое! Как семь раз отмерю и один раз отрежу…»

— Я теперь у брата за секретаря, — продолжал хвастаться Карл перед Рисом и Брейнингом. — Веду переговоры с издателями. На каждое новое сочинение шесть, семь претендентов. Цены уже можем диктовать мы — и диктуем. За большую славу большая плата.

«Осел! — мысленно бранится Бетховен. — Платят не за славу, а за то, что я тяжко тружусь с тех пор, как только я едва стал доставать до клавиш!..»

— Только вот плохо, что мало песен пишет. Я ему говорю: пиши песни, их легче продать!