Один против судьбы - [54]

— С Бернадоттом дело особое. Император до сей поры не принял его.

— Сказывается больным, — откликнулся Мориц. — А ведь помазаннику божьему лгать не к лицу!

Карл Лихновский пожал плечами, а Мориц продолжал свои атаки:

— Позор, что в городе для посольства Франции не находится помещения, так же как и для его служащих нет квартир.

— Это в самом деле удивительно, — загадочно улыбнулся Карл Лихновский. — Ведь в городе достаточно дворян, которым французское золото пришлось бы весьма кстати.

— Ничего нет удивительного, — выпалил младший. — Кое-кто боится проявить внимание к французам, уж не говоря о том, чтобы сдать им свои покои. Вена хорошо знает, что императорскому двору это придется не по вкусу!

— Видите, сколько он сплетен набрался всего за три дня!

Бетховен слушал пикировку братьев немного удивленный. Неужели они пришли к нему только затем, чтобы спорить?

— Простите, маэстро, что мы отнимаем у вас время такими глупостями, — сказал Карл Лихновский. — Но вы убедились, какой упрямец и бунтарь мой брат? Боюсь, что вы с ним найдете общий язык. Вам парижская революция тоже разум возмутила. Но меня интересуют не столько политические дела, сколько музыкальные. Вы не хотели бы сыграть что-нибудь моему бунтовщику в честь знакомства?

Заставить композитора играть среди бела дня, в самый разгар работы обычно было делом безнадежным. Но сейчас он на удивление охотно поднялся и подошел к фортепьяно. Без колебания Бетховен начал играть удивительную фантазию, полную огня и отваги.

Пораженный Мориц сразу понял, что пламенные аккорды выливаются в гимн французской революции. Бетховен подчеркнул этим свое доброжелательное отношение к молодому гостю, заступившемуся за Бернадотта. Старший же Лихновский «Марсельезы» не знал и потому не понял происходящего. Бурный мотив повторялся снова и снова. Мелодия возникала все в новых вариациях и славила свободу.

Когда прозвучали последние аккорды, Мориц Лихновский сказал с заговорщицким видом:

— Мне кажется, маэстро, что тема вашей фантазии мне известна. Тема боевая и смелая. Она должна быть по душе людям. — Помолчав некоторое время, он спросил: — Вы не хотели бы посетить Бернадотта?

— Я? — искренне изумился Бетховен. — Не могу же я постучать в его дверь и сказать: «Я человек, которого вы никогда не видели, пойдемте потолкуем».

Молодой Лихновский опять загадочно усмехнулся:

— Бернадотт чуткий, образованный человек и любит искусство. Коль скоро местная знать не отвечает на его дружеские приглашения, он собирает у себя избранных артистов. Может случиться, что он пошлет приглашение и вам. Вы пошли бы?

— Прошу тебя, Мориц, никого не зови к тем, кого император считает своими врагами, — произнес быстро князь, прежде чем композитор успел ответить. Он поднялся, и оба брата направились к выходу.

А через неделю почта доставила Бетховену непривычно большой конверт. Он торопливо разрезал этот конверт и извлек плотный лист бумаги, в левом верхнем углу которого в изумлении прочитал:

Посол республики Французской

единой и неделимой

ЖАН ЖЮЛЬ БЕРНАДОТТ

Далее было выведено твердой рукой:

Нижеподписавшийся почел бы за честь, если бы Вы любезно согласились принять участие в вечере, имеющем быть 2 марта 1798 года по случаю начала деятельности посольства.

С искренним удовольствием жму Вашу руку

Ж. Ж. Бернадотт.

Композитор был радостно удивлен. Скажите пожалуйста! Двери в таинственный мир французской свободы приоткрываются сами!

Бернадотту удалось наконец, после долгих поисков, нанять для посольства пустовавший дворец, принадлежавший некогда князьям Лихтенштейнам. Он стоял на месте не слишком подходящем — на улице с оживленным движением. Однако нежеланному послу выбирать не приходилось.

Идти или не идти в этот дворец? Императорский двор явно не желал, чтобы между жителями столицы и французами устанавливались какие-нибудь отношения. Людвиг Бетховен решительно сел за стол и написал, что принимает приглашение.

Ранним вечером установленного дня у дома, где жил Бетховен, остановилась карета, и стройный посланец — офицер с трехцветным султаном на шляпе — пригласил его ехать.

Очень быстро они оказались в салоне, где посол встречал гостей. Он понравился композитору сразу, как только пожал ему руку. Его округлое лицо, обрамленное темными волосами, дышало искренностью. Нос, напоминающий орлиный клюв, соседствовал с живыми глазами.

— Я в самом деле очень рад, что вы пришли, — сердечно сказал Бернадотт.

— Не знаю, чем заслужил честь быть приглашенным, — ответил Бетховен.

— Своим творчеством! И мы в Париже знаем, что гордость немецкой музыки составляют три ее звезды — Гайдн, Моцарт, Бетховен!

— О нет, нет, — отвечал композитор, — на третье место я скорее поставил бы Генделя. Ему надлежит занять это место, не мне.

— Ну, придется нам созвездие из трех звезд превратить в созвездие из четырех звезд, — рассмеялся Бернадотт. — Очень надеюсь, что сегодня мы услышим вашу игру. — Он поклонился и обратился к входящему гостю.

Гостей было не более двадцати человек. В большинстве это были молодые певцы, музыканты, выдающиеся актеры. Из высшего венского общества не было никого, если не считать малозначительного чиновника министерства иностранных дел, присланного будто в насмешку.