Один против судьбы - [48]

— Состязание! — отозвалось сразу несколько голосов.

— Но нет никаких оснований беспокоиться! Сражение будет бескровным. Речь идет о встрече двух музыкантов.

— Кто? С кем? — так и сыпались вопросы.

— Вы будете решать, дамы и господа, кто является лучшим пианистом в нашем городе.

— Конечно, аббат Елинек, — отозвались голоса.

— Людвиг ван Бетховен, — уверенно произнес Лихновский.

— Он еще слишком молод!

— Двадцать пять лет — это немало. Моцарт был великим мастером уже в пятнадцать лет!

— Но Бетховен не Моцарт!

— Он равен ему!

— Простите, — руку поднял Разумовский, — мне кажется, Бетховен уже несколько лет пользуется вашим покровительством. Если не ошибаюсь, он проживает в вашем дворце. Не хотите же вы видеть поражение вашего служащего!

— Он у меня не служит.

— Но вы поддерживаете его!

— Да, потому что вижу в нем гения! — Князь несколько смутился, услышав в шуме много голосов несогласных с ним. — Простите, но я хочу только сказать, что он не состоит у меня на службе и благодаря моей поддержке он имеет возможность совершенствовать и развивать свои необыкновенные способности. Только и всего!

Разумовский продолжал ставить свои вопросы:

— Никто не сомневается в том, что даровитость этого молодого человека чрезвычайно велика. Но он же не обладает ни сноровкой, ни опытом Елинека, ведь ему, должно быть, уже за сорок!

— Вот сегодня все и станет ясно!

— Не сбежит ли один из них в последнюю минуту? У артистов на такой случай всегда в запасе есть болезнь, — с сомнением произнес старый барон.

— Елинек говорил, что этого пришельца с Рейна он сегодняшним вечером поставит на место… Простите мне эторезкое выражение, — промолвил Лихновский.

— А молодой Бетховен?

— Он о предстоящем сражении ничего не знает. Ненавидит такие вещи и с удовольствием бы уклонился. Я просил его быть, чтобы сыграть для общества избранных знатоков музыки.

— Если он не вздумает уклоняться, то мы, наверное, будем свидетелями редкостного поединка и услышим такое, чего Вена не видывала со времен Моцарта!

— Он не отступит. Уже не может. Мы отрезали ему путь к отступлению, — хитро засмеялся князь. — Я пригласил на наш концерт Гайдна и Сальери.

— Его учителей?

— Да, Гайдн занимался с ним до тех пор, пока не уехал в Лондон. А Сальери и сейчас дает ему уроки вокальной композиции.

— Нужно было пригласить и Альбрехтсбергера, он тоже учит его.

— Я его звал, да он серьезно болен.

— Думаю, что Бетховен не отказался бы играть, даже если бы Гайдн и Сальери не пришли. Вы, как его меценат, вполне можете приказать ему играть, — заявил мрачный князь Лихтенштейн, ревниво державшийся старых нравов, враг всяких перемен.

Ответом ему был звонкий смех Марии Кристины, жены Лихновского.

— Приказать Бетховену? Это то же самое, что приказать морю катить свои волны вспять!

— Он грубоват, этот рейнский музыкант. И не всегда обходится с нами достаточно почтительно, — добавил к словам жены князь Лихновский.

— А ему следует напомнить, что за свои деньги вы имеете право кое-чего потребовать, — выразил свое мнение Зильберберг.

— Мой гофмейстер попытался деликатно намекнуть ему на это. И знаете, что он ответил? «Его сиятельство платит не из собственного кармана, а из крестьянского»!

— Какая дерзость!.. Чего только не смеет нынешняя молодежь! — раздавались возмущенные возгласы со всех сторон.

— Эти бессовестные идейки тянутся к нам из Парижа, — высказался Лихтенштейн.

— Все скверное исходит оттуда, — согласился с ним Зильберберг. — Вы обратили внимание, что многие молодые люди из хороших семей перестали носить косу? Среди студентов эта мода распространяется, как болезнь.

— Дело не только в косах. Меняются времена, меняются нравы, — вмешался молодой Лобковиц. — Может случиться, что и вы, барон, скоро будете ходить остриженным по новой моде!

Этот тон был несколько резок в отношении старого человека, но Лобковиц мог позволить себе такую выходку. Двадцатичетырехлетний франт был любимцем венской аристократии благодаря своему счастью и своему несчастью. В семилетием возрасте он стал хромым и мог передвигаться лишь с помощью костылей. Зато судьба послала ему огромное богатство, когда он еще был несовершеннолетним. Однако он был прост и добросердечен. Поэтому барон не оборвал его резко, а сказал:

— Упаси бог, чтобы я когда-нибудь появился с короткими лохмами, будто какой-нибудь холоп. Остричь косу для меня то же самое, что растоптать императорский флаг! Не прав ли я, господин фельдмаршал? — обратился он к своему соседу, престарелому господину в военной форме.

Фельдмаршал Франц Иосиф граф Кинский грустно усмехнулся:

— Если бы можно было подавить революцию, ревниво сохраняя косы, я бы предложил, чтобы каждый мужчина носил их по две. А женщины — по дюжине. Между тем мы понесли тяжелое поражение от французов. Я в Вене ненадолго и сразу же уезжаю обратно в войска — к армии, наполовину уничтоженной. Думаю, что скоро мы будем просить о мире, и боюсь, чтобы он не был позорным для Австрии. Кто знает, что Бонапарт от нас потребует?

В столовой воцарилась гнетущая тишина. Все знали, что император Франц, пославший свои армии как в Нидерланды, так и на юг, в Италию, в надежде разбить военную мощь Франции, потерпел жестокое поражение на обоих фронтах.