Один против судьбы - [47]

Людвиг согласно кивнул головой, хотя и не слишком радостно. Он понимал, однако, что каждое слово, произнесенное старым маэстро, было искренним и было подсказано ему большим жизненным опытом. Приходилось расставаться с прекрасной мечтой о жизни независимого художника.

Потом он клялся себе: «Мы еще посмотрим! Венцы еще будут с уважением произносить имя этого странного Бетховена, когда он встанет на ноги! А бить поклоны перед высокородными господами я не собираюсь! Даже теперь, когда я нищ!»

Входя вслед за своим учителем в маленькую сумрачную кофейню, он, сам того не замечая, тихо напевал «Марсельезу».

Не ты перед князьями, а князья перед тобой…

Всякое начало трудно. Людвиг Бетховен, вероятно, не согласился бы с таким утверждением, если бы кто-нибудь спросил его об этом четыре года спустя. Он забыл, что и его первые шаги были трудны, но он преодолевал трудности еще в Бонне. В императорскую же столицу он явился уже готовым виртуозом. Рекомендации Вальдштейна открывали ему все двери, в которые он стучался, а его блестящее мастерство открывало эти двери нараспашку.

Во дворцах Лобковицей, Кинских, Эстергази его неизменно ожидала приветливая встреча. Музыкально образованная знать охотно приглашала его на домашние музыкальные вечера.

И не всегда он выступал бесплатно. Деньги у него теперь водились. Но как быстро исчезали!

Мудрый Гайдн правильно предугадал, что лучше всего Людвиг будет себя чувствовать в доме Карла Лихновского, владельца богатого имения в Силезии. Каждую неделю в его доме собирались знатные ценители музыки, и никогда они не покидали его разочарованными.

В один декабрьский вечер, такой же ненастный, как четыре года назад, когда молодой приезжий из Бонна рыскал по столице в поисках комнатки подешевле, в гостиной гости Лихновского сидели за угощением и старались выведать у хозяина тайну обещанного им сюрприза.

— Что это за обычай такой — собрать у себя друзей и не говорить, по какому случаю они приглашены? — шутливо выговаривал хозяину русский посол Разумовский. Он повернулся к дамам, сидевшим во главе стола. — Надеюсь, наши прелестные хозяйки смилостивятся и удовлетворят наше любопытство.

— Кристина, не выдавай! И вы, матушка, молчите! — быстро проговорил Лихновский, обращаясь к жене и ее матери, графине Тун.

Пожилая дама шутливо покачала головой:

— Ничего не обещаю, милый Карл! Во-первых, оттого, что молчаливость не принадлежит к числу женских добродетелей, а во-вторых, оттого, что я никогда не надеялась поразить гостей. Ведь у них может оказаться другой вкус!

— Благодарю вас хотя бы за малую толику надежды, — галантно склонил голову Разумовский. — Надеюсь, что княжна нам поможет, — обратился он к женщине с весьма примечательным лицом.

Хотя ей было уже далеко за тридцать, в ее лице сохранилось что-то девичье. У нее были темно-голубые, широко поставленные глаза, как это часто бывает у детей. Слегка надув свои маленькие губы, она сказала:

— Я тоже не люблю никаких тайн! Хотя бы потому, что ожидать исполнения мечты бывает часто приятнее, чем увидеть ее осуществленной! А как можно на что-то надеяться, если ничего не знаешь?

— Отлично, княжна, — похлопал в ладоши старый барон Зильберберг, любивший пировать за чужими столами и отплачивать за это льстивыми речами. — Какая тонкость чувств, какая глубокая наблюдательность! В самом деле, надеяться на что-то лучше, чем получить то, о чем мечтаешь! Действительность редко бывает лучше, чем наши мечты. Исключение составляют присутствующие дамы, красота которых превосходит все наши представления об истинно прекрасном!

У стола сидели еще не менее десятка дам и мужчин, и все они атаковали Лихновского, добиваясь, чтобы он сказал им наконец, ради чего он собрал общество на «музыкальный вечер с сюрпризом».

Статный мужчина сорока лет, волевой подбородок и черты лица которого свидетельствовали о том, что уступчивость не в его характере, на этот раз счел за благо удовлетворить любопытство гостей.

В домах знати до сего времени господствовали манеры утонченные и изящные, но им грозило забвение. Новая Франция противопоставила изысканной салонной учтивости искренность и грубую правду, нежному менуэту — стремительную карманьолу, а парику с косой — свободно развевающиеся волосы.

Общество, собравшееся в салоне у Лихновских, еще не привыкло к этим удивительным переменам в европейской жизни. Дамы отлично чувствовали себя в пышных юбках и искусно причесанных высоких париках. Мужчины были в узких брюках, шелковых чулках и парчовых камзолах, их парики были густо напудрены.

И все вокруг было как бы причесанное и напудренное. И дворец, и мебель в стиле рококо — все это выглядело так, будто художники делали свое дело шутя. У легких стульев ножки были так тонки и изогнуты, что казалось, будто они, того и гляди, подломятся; кушетки были обтянуты тканями мягких тонов, затканными букетами цветов; стены и потолок украшали легкомысленно-кудреватые, лепные узоры.

В столь изысканной обстановке негоже было хозяину не выполнить просьбу гостей. Загадочно улыбаясь, Лихновский объявил:

— Я позволил себе пригласить вас присутствовать при состязании.