Один Год - [15]

Шрифт
Интервал

В следующие дни Виктория подолгу сидела у этого пруда, окаймленного большими тополями с тесно сомкнувшейся листвой, какая бывает в гигантских зарослях; она садилась на противоположном берегу. Летом большую часть времени ни малейшее дуновение в воздухе не всколыхнет этих деревьев, удвоенных, словно карточные короли, отражением в воде, в глубине которой снуют щуки, черные морские окуньки, судаки, которые беспрестанно гоняются и охотятся друг за другом, совокупляются и безжалостно друг друга пожирают. Их циркуляция временами морщит и замутняет поверхность, на которой тогда легко, как под легким дуновением, колеблются отражения деревьев, — словно пруд, озабоченный их чрезмерной неподвижностью, подменил собой небо и создал иллюзию ветра. А иногда наоборот, реальный ветер треплет кроны, но еще сильнее он колеблет поверхность воды, на которой их изображение, чересчур взбудораженное, расплывается настолько, что кажется неподвижным, словно эти тополя ни при какой погоде не в силах совпасть со своим отражением.

В середине августа ветер трепал их чаще, сильнее, шел дождь, Пуссен заметил, что вот так каждое лето, пятнадцатого, погода ломается. В самом деле, лето уже шло к концу, наступал его заключительный этап: иногда еще бывает очень жарко, но чувствуется, что жару больше не поддают, мотор вырублен, что этот зной — только самостоятельно действующий хвост кометы, автомобиль, у которого на краю пропасти отказал двигатель, замечаешь свежий пунктир, начинающий подсекать высокую температуру, видишь, как удлиняются тени. Если жизнь в гостях у двоих мужчин напоминала Виктории каникулы, суровые, но каникулы, то первые приметы осени наводили на мысль о возвращении домой, намекали на вопрос, когда же домой. Она уклонялась от этого вопроса, но ответ на него дал, по-видимому, какой-то охотник.

По-видимому, какой-то охотник, которому надоело натыкаться на западни и силки, принялся наблюдать за местностью, и, в конце концов, выследил Кастеля, и сообщил каким-то властям, потому что в начале сентября, прохладным утром, едва они встали, едва разговорились, едва принялись варить кофе, оттягивая минуту чистки зубов, как вдруг затарахтел двигатель синего жандармского фургона, а следом появился и сам фургон. Когда он подъехал, Виктория, еще не вполне одетая, была в лачуге: она успела, пока фургон тормозил натянуть куртку и ботинки, успела схватить сумку, пока оттуда выходило двое, и запихать в нее две-три вещички, воспользовалась тем, что сначала они подошли к Пуссену, который стоя мочился посреди пейзажа, и выскочила из лачуги, пока никто не смотрел. Проскользнула в дверь, прошла по стеночке, с бьющимся сердцем, на цыпочках, и устремилась в ближний лесок. Еще оставалась опасность, что хруст листьев под ногами ее выдаст, но она вошла под деревья сперва очень медленно и, затаив дыхание, потом, решив, что отошла на достаточное расстояние, побежала даже быстрее, чем было нужно и бежала, вероятно, даже дольше, чем было нужно, пока не добралась до первой дороги, а потом еще до одной, и еще до одной, при которой торчала старая облезлая каменная тумба, из тех, что отмечают километры, — полосатая, желто-белая. Виктория села на эту тумбу и завязала шнурки.

В последующие дни, не имея карты, она ориентировалась с грехом пополам, блуждая по воле дорожных указателей и не намечая для себя определенной цели. Иногда она шла всю ночь, а днем спала, подбирала выброшенный хлеб, отвергнутые другими людьми овощи, какой-нибудь полиэтиленовый мешок, в который все это увязывала, чтобы унести. Виктория покрылась грязью, а скоро и обносилась, все больше и больше людей, казалось, все меньше и меньше хотели подвезти ее на своей машине, тем более, что она, казалось, сама, когда ее брали в машину, толком не знала, куда ей надо. И чтобы не пугать людей и чтобы ее саму оставили в покое, Виктория стала себя вести как умственно отсталая, как, по ее представлениям, они должны себя вести, и ее, в самом деле, принимали за умственно отсталую. Иной раз она начинала говорить сама с собой, часто в форме ответов, на непонятно каком собеседовании, устном экзамене, допросе, ответов даже довольно подробных иногда, а иногда односложных. Теперь она голосовала на дорогах, только когда начинало темнеть, предполагая, что чем ее хуже видно, тем меньше ее внешность будет отпугивать людей.

Случилось также, что на третий вечер своего нового одиночества Виктория все шла и шла по обочине дороги, поднимая неуверенную руку и даже не оборачиваясь на первый шум двигателя, как вдруг поясницу ей слегка согрели лучи фар, но машина перегнала ее не тормозя. Бросив на нее взгляд, Виктория вроде бы узнала далеко не новую машину того же типа, что у Жерара, но не сумела — слишком быстро, слишком темно — заглянуть внутрь. Она остановилась, задние огни очень скоро уменьшились и исчезли на крутом вираже; не заметить ее водитель не мог, но маловероятно, что он ее узнал. Виктория пошла дальше.

Она постаралась не слишком замедлить шаг, когда на выходе из крутого виража обнаружила ту же «Симку-Горизонт» на обочине с погашенными огнями и выключенным двигателем. Виктории пришлось убеждать себя пройти мимо в нормальном темпе, обычной походкой и с отсутствующим видом; когда она проходила мимо, окно, открывшись, обнаружило одну из Жераровых улыбок. Я был не уверен, что это вы, сказал Жерар, и не сразу затормозил, а Виктория ему не ответила. Этого просто быть не может, продолжал он, какая радость. Его взгляд впился в нее, улыбка стала еще шире, в ней сквозила не столько радость, сколько насмешка, Виктория отвернулась и пошла дальше, да погодите, воскликнул Жерар, куда же вы, давайте я вас подброшу. Садитесь, и она села.


Еще от автора Жан Эшноз
Я ухожу

Феррер, владелец картинной галереи в Париже, узнает, что много лет назад на Крайнем Севере потерпела бедствие шхуна «Нешилик», на борту которой находилась ценнейшая коллекция предметов древнего эскимосского искусства. Он решает отправиться на поиски сокровища, тем более, что его личная жизнь потерпела крах: он недавно разошелся с женой. Находки и потери — вот лейтмотив этого детективного романа, где герой то обретает, то теряет сокровища и женщин, скитаясь между Парижем, ледяным Севером и жаркой Испанией.


Равель

Равель был низкорослым и щуплым, как жокей — или как Фолкнер. Он весил так мало, что в 1914 году, решив пойти воевать, попытался убедить военные власти, что это идеальный вес для авиатора. Его отказались мобилизовать в этот род войск, как, впрочем, отказались вообще брать в армию, но, поскольку он стоял на своем, его на полном серьезе определили в автомобильный взвод, водителем тяжелого грузовика. И однажды по Елисейским Полям с грохотом проследовал огромный военный грузовик, в кабине которого виднелась тщедушная фигурка, утонувшая в слишком просторной голубой шинели…Жан Эшноз (р.


Полночь: XXI век

В книгу вошли произведения современных французских прозаиков, авторов издательства Les Éditions de Minuit («Полночное издательство»), впервые переведенные на русский язык: Ж. Эшноза, К. Гайи, Э. Ленуар, Э. Лоррана, М. НДьяй, И. Раве, Э. Савицкая.


Молнии

Сюжет романа представляет собой достаточно вольное изложение биографии Николы Теслы (1856–1943), уроженца Австро-Венгрии, гражданина США и великого изобретателя. О том, как и почему автор сильно беллетризовал биографию ученого, писатель рассказывает в интервью, напечатанном здесь же в переводе Юлии Романовой.


Чероки

«Чероки» это роман в ритме джаза — безудержный, завораживающий, головокружительный, пленяющий полнозвучностью каждой детали и абсолютной непредсказуемостью интриги.Жорж Шав довольствовался малым, заполняя свое существование барами, кинотеатрами, поездками в предместья, визитами к друзьям и визитами друзей, романами, импровизированными сиестами, случайными приключениями, и, не случись Вероники, эта ситуация, почти вышедшая из-под его контроля, могла бы безнадежно затянуться.


Гринвичский меридиан

Первый роман неподражаемого Жана Эшноза, блестящего стилиста, лауреата Гонкуровской премии,
одного из самых известных французских писателей
современности, впервые выходит на русском языке. Признанный экспериментатор, достойный продолжатель лучших традиций «нового романа», Эшноз
мастерски жонглирует самыми разными формами и
жанрами, пародируя расхожие штампы «литературы
массового потребления». Все эти черты, характерные для творчества мастера, отличают и «Гринвичский меридиан», виртуозно
построенный на шпионской интриге с множеством
сюжетных линий и неожиданных поворотов.


Рекомендуем почитать
Слоны могут играть в футбол

Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.


Плановый апокалипсис

В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.