Один Год - [16]
Жерар был в таком же пальто, что раньше, только новом и лучшего качества, из той же материи, того же цвета, и Виктория быстро прикинула его стоимость, потом — какая часть украденных у нее денег на это ушла. Жерар рванул с места, потом они проехали километров двенадцать, и Жерар затормозил, остановил машину у въезда на частную дорогу, выключил двигатель, потушил фары и повернулся к девушке. Поговорим немного, сказал он, поболтаем. Он положил руку на предплечье Виктории, и в его улыбке усугубился оттенок высокомерной насмешки, да оставьте же меня в покое, крикнула Виктория, убирая руку, заметив, походя, что это была первая фраза, которую она произнесла за день. Да ладно, сказал Жерар. Оставьте в покое, смущенно повторила Виктория. Раньше не так говорили, напомнил он. Мои деньги, сказала Виктория, на миг улыбку Жерара прервал веселый удивленный смешок. Да какие деньги, воскликнул он в свой черед, с клоунскими улыбками всплеснув руками, а Виктория повторила еще раз, мои деньги, те, которые ты у меня забрал, а он тем временем продолжал смеяться. Ну, конечно, это не я, спохватился Жерар, изобразив добрую улыбку специально для умственно отсталых. И даже если я, у вас нет доказательств. Знаю, сказала Виктория, ты знаешь, что я знаю. Хорошо, сказал Жерар, если вы так уверены, идите к полицейским, ну, почему вы не идете к полицейским, или вам со мной лучше, чем с полицейскими?
С этими словами он положил руку на плечо Виктории, а другую на талию, и привлек ее к себе, одновременно стараясь удержать обе ее руки в своей, и ему это уже почти удалось, но в последний момент Виктория исхитрилась ткнуть ему в глаза пальцами, сложенными в буквой V, а потом стремительно распахнуть дверцу. Оставив его вопить и грязно ругаться в одиночестве, она ринулась прочь, под деревья, в заросли колючего кустарника, и до рассвета блуждала там, дрожа и не выходя на дорогу, чтобы избежать новой встречи с Жераром, причем только утром сообразила, что забыла в машине у Жерара свой полиэтиленовый мешок.
Позже, в середине сентября, в один промозглый четверг, когда осень уже проявила себя в полную силу, Викторию сперва взял к себе в машину один ветеринар, потом симпатичный торговец спорттоварами подвез ее и остановился перед плохо освещенным баром в чистом поле. Он предложил угостить ее каким-нибудь горячим питьем, молоком, чаем, сам тоже что-то выпил и уехал в гущу дождя, Виктория осталась одна. В баре было полутемно, но уже топили: газовый радиатор возле стойки работал на полную мощность, столы были покрыты клетчатой клеенкой, на окнах висели негнущиеся занавески, разрозненная коллекция бутылок пылилась позади стойки, а ниже красовалось шесть почтовых открыток, которые так никуда и не были посланы, а вместо этого их проткнули кнопки и засидели мухи, а перед ними выстроилось скромное собрание сувениров. Пахло домашней кухней и содой, пряниками и старой колбасой.
Народу немного, временами заглядывает хозяин, и сразу уходит, как будто кроме него в погребке никого нет, хотя кроме Виктории — два посетителя, один, постоянный, торчит опорным столбом у стойки, другой, случайный, проездом, сидит за столиком. Все молчат. Иногда, чтобы расшевелить молчание, столб заговаривает с хозяином, но тот не отвечает, хотя сейчас он как раз в зале, а иногда постоянный заговаривает с непостоянным, а тот ограничивается кивком. Часы в сотрудничестве с термостатом и газовым радиатором, который периодически испускает короткие глухие вспышки, пытаются заполнять паузы. Тепло, дважды входит и выходит женщина, всякий раз что-то говорит, может быть, что стало слишком тепло, толком не понять, что она там говорит и кому. Тот, который проездом, в конце концов, уходит, постоянный смолкает и даже не оборачивается, когда открывается дверь и входит Луи-Филипп.
От резкого перехода из холодной сырости в парильню бара очки Луи-Филиппа запотели, как только он переступил порог. Даже и не думая снять их и протереть, Луи-Филипп пересек зал, и глаза его были невидимы в этом портативном тумане. Подойдя к стойке и тихим голосом сделав заказ, Луи-Филипп направил свои слепые очки на зал, потом, наставив их на Викторию, подошел к ее столику и сел напротив. Тут стекла медленно начали отпотевать и, симметрично, на каждом стекле, начиная с центра, Виктория различила сначала по черной точке каждого зрачка, потом, очень постепенно, по радужной оболочке и по белку. Луи-Филипп дождался, пока оба его глаза стали видны вплоть до бровей, оседлавших оправу очков, и начал говорить.
Дело Феликса закрыто, сообщил он, об этом больше думать нечего. Его прекратили, сняв с Виктории какую бы то ни было ответственность. Хотя, ее исчезновение сперва вызвало недоуменные вопросы, едва ли против нее имелось что-либо серьезное. Никаких подозрений и даже никаких предположений: она может возвращаться в Париж хоть сейчас. Я не предлагаю тебя отвезти, я еду в другом направлении, в сторону Испании. Все время, пока Луи-Филипп говорил, Виктория смотрела на него с равнодушным видом и, казалось, не вполне понимала. Тем не менее, в тот же вечер она по сельским дорогам добралась до Бордо, там встала на скоростном шоссе возле пункта уплаты дорожной пошлины и, спустя десять часов, была в Париже.
Феррер, владелец картинной галереи в Париже, узнает, что много лет назад на Крайнем Севере потерпела бедствие шхуна «Нешилик», на борту которой находилась ценнейшая коллекция предметов древнего эскимосского искусства. Он решает отправиться на поиски сокровища, тем более, что его личная жизнь потерпела крах: он недавно разошелся с женой. Находки и потери — вот лейтмотив этого детективного романа, где герой то обретает, то теряет сокровища и женщин, скитаясь между Парижем, ледяным Севером и жаркой Испанией.
Равель был низкорослым и щуплым, как жокей — или как Фолкнер. Он весил так мало, что в 1914 году, решив пойти воевать, попытался убедить военные власти, что это идеальный вес для авиатора. Его отказались мобилизовать в этот род войск, как, впрочем, отказались вообще брать в армию, но, поскольку он стоял на своем, его на полном серьезе определили в автомобильный взвод, водителем тяжелого грузовика. И однажды по Елисейским Полям с грохотом проследовал огромный военный грузовик, в кабине которого виднелась тщедушная фигурка, утонувшая в слишком просторной голубой шинели…Жан Эшноз (р.
В книгу вошли произведения современных французских прозаиков, авторов издательства Les Éditions de Minuit («Полночное издательство»), впервые переведенные на русский язык: Ж. Эшноза, К. Гайи, Э. Ленуар, Э. Лоррана, М. НДьяй, И. Раве, Э. Савицкая.
Сюжет романа представляет собой достаточно вольное изложение биографии Николы Теслы (1856–1943), уроженца Австро-Венгрии, гражданина США и великого изобретателя. О том, как и почему автор сильно беллетризовал биографию ученого, писатель рассказывает в интервью, напечатанном здесь же в переводе Юлии Романовой.
«Чероки» это роман в ритме джаза — безудержный, завораживающий, головокружительный, пленяющий полнозвучностью каждой детали и абсолютной непредсказуемостью интриги.Жорж Шав довольствовался малым, заполняя свое существование барами, кинотеатрами, поездками в предместья, визитами к друзьям и визитами друзей, романами, импровизированными сиестами, случайными приключениями, и, не случись Вероники, эта ситуация, почти вышедшая из-под его контроля, могла бы безнадежно затянуться.
Первый роман неподражаемого Жана Эшноза, блестящего стилиста, лауреата Гонкуровской премии, одного из самых известных французских писателей современности, впервые выходит на русском языке. Признанный экспериментатор, достойный продолжатель лучших традиций «нового романа», Эшноз мастерски жонглирует самыми разными формами и жанрами, пародируя расхожие штампы «литературы массового потребления». Все эти черты, характерные для творчества мастера, отличают и «Гринвичский меридиан», виртуозно построенный на шпионской интриге с множеством сюжетных линий и неожиданных поворотов.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.