Один Год - [12]

Лампупь была хлипкая девица с водянистыми глазами, с губчатыми зубами, с прозрачной кожей, сквозь которую отчетливо просвечивали вены, сухожилия, кости. Ее ногтям не хватало кальция, зато и улыбалась она нечасто. Гор-Текс был вдвое старше Лампуль и именем был, вероятно, обязан своему единственному богатству, теплой и прочной куртке на подкладке из этого материала. Обходительный крепкий мужчина, пожалуй, высокого роста, пожалуй, недурен собой, но его несколько портил кроткий нрав: поскольку плохо отозваться о ком бы то ни было, он был неспособен, разговор с ним получался какой-то пресный, и у Виктории установилось большее взаимопонимание с Лампуль. У Гор-Текса была еще безымянная собака, которую он водил на веревке, и из-за этой собаки сам себя называл папой: иди, посмотри, где там папа, ищи папу, папа там, попроси у папы попить, ну-ка вот покушай вкусненького у папы из банки. Ох, сейчас папа рассердится.

Отныне Гор-Текс, Лампуль и Виктория спали вместе, не раздеваясь, слипшись друг с другом, в случайных пристанищах, на стройках, где возводили дома или разрушали, а то и под брезентом, или укрывшись обоями, или полиэтиленом, и практически между ними никогда не возникало ни малейшей физической близости. Каким-то образом Гор-Текс всякий раз, когда они начинали испытывать голод, находил на дне кармана всегда одни и те же тридцать пять франков, с которыми Виктория и Лампуль отправлялись в дешевую бакалею.

Так они прожили в Тулузе две или три недели, попутешествовали по другим городам в округе, потом настало лето. Потом оказалось, что в кое-каких муниципалитетах гражданам, а особенно депутатам, надоело смотреть, как подзаборники, часто таскающие за собой домашних животных, осаждают их прилизанные городки, шляются по их паркам, коммерческим центрам, пешеходным зонам, продают свои убогие журнальчики на террасах их очаровательных кафе-ресторанов. И вот многие мэры сочинили замысловатые постановления, запрещающие попрошайничество, продолжительное пребывание в публичных местах, скопление собак без намордников или торговлю журналами вразнос, под страхом штрафа или заключения в камеру для бесхозных животных с последующей оплатой пребывания в этой камере. Короче, бродягам после такого постановления оставалось только болтаться в петле или попросту болтаться где-нибудь в другом месте. Поэтому Виктория и ее друзья с каждым днем все сильнее ощущали, как их выдавливают из больших городов в сторону городков поменьше или вообще на деревенские дороги.

Поскольку пес Гор-Текса дважды серьезно рисковал угодить в камеру, и непонятно было, каким образом оплачивать расходы, они посовещались и решили, что из города необходимо убираться. Они двинулись по дорогам, ведущим на восток, по настоянию Лампуль, которую соблазнили услышанные от Виктории описания песчаных равнин. К тому же Гор-Текс говорил, что многого ждет от сельской местности, где, по его мнению, всегда может подвернуться сельскохозяйственная поденная работа. У Лампуль эта мысль вызвала улыбку, но ни в одной захолустной дыре им ни разу ничего такого не предложили. Они брели дальше. Несмотря на опыт Виктории и на то, что эти места уже были ей знакомы, теперь оказалось труднее находить прокорм и ночлег: втроем в деревне незамеченным не останешься, у людей пробуждаются подозрения, но не возникает симпатии, которую может вызвать одинокая девушка. Дошло до того, что, никому не желая зла, они от безвыходности совершили все-таки несколько мелких краж.

Первая произошла случайно, как-то ночью, когда Лампуль и Виктория в поисках пристанища пошли на разведку в поселок с населением в тысячу душ, ложившихся спать рано. Они избегали жилых домов, ища скорее доступа в сараи и амбары, и дверь, в которую они толкнулись, сама открылась, когда на нее нажали. Это оказалась задняя дверь бакалеи, входящей в региональную сеть «Гиень и Гасконь», и вела эта дверь на склад продуктов. Не сговариваясь, не обменявшись ни единым словом, даже не подумав ни о чем таком, они преспокойно изъяли четыре банки сардин и паштета, две бутылки красного вина, фабричный сыр и четыре пакета стерилизованного молока. Потом они как можно скорее покинули населенный пункт и, отойдя на приличное расстояние, в темноте, на краю какого-то поля уплели еду. Никогда еще ни Гор-Текс, ни Лампуль, ни Виктория не доходили до такой крайности, но простота поступка вдохновляла на продолжение. Поэтому на другой же день случился рецидив.

Но с осторожностью, не впадая в крайности, каждый раз по одной и той же простой схеме: пока Виктория заговаривала зубы бакалейщику, Лампуль захватывала один-два продукта первой необходимости, всегда понемногу, и всегда получалось. Все получалось до того бурного вечера, когда Лампуль, недостаточно крепко зажав под своим балахоном две коробки равиоли, уронила одну из них на выходе из магазина. Черт, побери, завопил бакалейщик, рванувшись из-за кассы. Ну, сволочи поганые, чтоб вам треснуть, развил он свою мысль, бросаясь вдогонку за девушками, которые, предусмотрев подобный исход, побежали, как заранее договаривались, в разные стороны. Среди соседей и покупателей, пришедших на помощь коммерсанту, Виктория через минуту-другую услышала у себя за спиной двоих, самых толстых, которые, ругаясь и пыхтя, топотали позади нее на расстоянии пятидесяти-ста метров. На бегу, приметив справа по курсу прислоненный к стенке велосипед, она, не останавливаясь, ухватила его за руль, вскочила верхом и исступленно налегла на педали. Она хорошо натренировалась за несколько недель до этого, значительно усовершенствовалась в управлении этим видом транспорта. Но проклятый велосипед оказался жалкой ржавой железякой с разболтанным барабаном, с изъеденными коррозией ободами, с судорожно дергающимися брызговиками: динамо с норовом, педали разномастные, звездочка обеззубевшая, а шины спущены. И насоса нет. И потрескавшееся седло буквально впивается в зад. И дождь.