Один день ясного неба - [8]

Завьер на мгновение замялся, а потом провел левой ладонью над первым кругляшом теста. Все как по команде зажмурились, увидев, как края его смуглой кисти потемнели еще больше.

— Корица, — изрек Завьер и приступил к следующей заготовке. — Кардамон, крупное семя. — И он с удовольствием заметил, как вдруг заулыбались глаза ведуньи.

А сидевшие за столом члены семьи, не в силах вымолвить ни слова, изумленно смотрели на него.

— Давай краба, Зав! — попросил Айо.

Завьер фыркнул:

— Я не могу создать вкус и аромат живых существ.

Интересно, лепешки с каким вкусом понравились бы ведунье? Имбирь, лайм, сахар…

— Да идите вы все! — вскричал Пьютер.

Жгучий перец! Теперь он не сомневался. Оставалась еще одна заготовка будущей лепешки, и она должна была получиться на славу. Какао-бобы и листья мяты.

Ведунья покачала головой. В семьях иногда замечали в детях дар задолго до вердикта совета ведуний; и хотя такое случалось, всегда было удивительно наблюдать, как магия проявлялась сама собой.

— Погляди, каким светом озарено твое лицо, — заметила она.

Завьер сказал, что, если она хочет, он положит чеснок в куриную попку, что с его стороны было довольно грубо, но в то же время остроумно, потому как все знали, что люди, любившие есть куриные попки, слишком болтливы. Айо расхохотался. А ведунья шутливо шлепнула Завьера по спине.

— Какой-то женщине очень повезет стать твоей женой, — сказала она. — Кулинарный дар — большая редкость для мужчины.

Трейя выхватила из рук ведуньи сковороду и быстро пожарила круглые лепешки. Они принялись есть их еще теплыми, тихо похваливая чудесные ароматы, но не раньше, чем Айо выкрасил каждую лепешку в свой цвет, чтобы едоки точно знали, где какая. Все радовались вкуснейшим лепешкам. Пьютер водил рукой по спине сына и все повторял, что это он первый заметил его дар — да-да, а кто же еще, — и мать сидела с сияющим от гордости лицом.

Каждый думал о чем-то своем.

2

Анис спала плохо и проснулась, разбуженная треском расщепляемого дерева. Она перекатилась на середину холодного тюфяка, набитого соломой. Комната купалась во мраке, Тан-Тана не было. Она села.

— Тан-Тан!

Ответа нет. Только приглушенное сопение, мерное шуршание пилы и исполинская туша мужа в дальнем конце спальни. Она знала, что это он, лучше, чем могла бы знать себя, — после десяти лет, в течение которых она лежала на паллете и, к его удовольствию, увлажняла ему живот и ноги. Когда-то он подходил к ней, улыбаясь, и толкал в бок.

— Помассируй мне спину, Анис!

— Боги мои, Тан-Тан! Дай поспать!

А он, посмеиваясь:

— Да ты же не спишь! Ты на меня смотришь!

Она протягивала к нему руки:

— Иди поцелуй меня!

Даже в те давнишние времена он редко возвращался в ее объятья после того, как выскальзывал из ее рук. Он был очень сдержанный. Пунктуальный во всем, что бы ни делал. Ей нравилось, что он такой ответственный. С ним она чувствовала себя в полной безопасности. Но что плохого в том, чтобы хоть разок поступить безрассудно, не по плану?

— Тан-Тан!

Скрип. Хруст.

— Чем ты занят?

Она пошарила рукой в поисках масляной лампы, стоявшей возле тюфяка. Чиркнув спичкой, поднесла трепещущее пламя к фитилю, подняла зажженную лампу над головой, чтобы рассмотреть его получше.

Он стоял на коленях на полу и отдирал деревянные половицы. Анис смотрела, и кожа на ее голове напряглась. Он не собирался поднимать весь пол — ему нужна была только одна половица. Но пытаясь ее вытащить, он заодно выдирал соседние планки, отрывая от них щепки. Не отдавая себе отчета в своих действиях, она, поеживаясь от утренней прохлады, соскочила на пол, бросилась через комнату, вцепилась ему в плечи.

— Нет! Нет!

Вывернув ей руки и стиснув зубы, Тан-Тан отшвырнул Анис прочь. Она отпрянула, сделав пару шагов, и чуть не упала. Он был голый по пояс, и она ощутила его смрадное после сна дыхание. Значит, он только что встал и сразу принялся за работу. Он хоть успел пописать? В его непреклонном упрямстве было что-то пугающее. Она снова кинулась к нему, тяжело дыша, пытаясь воспрепятствовать. Уже было поздно спасать дорогущее дерево, но она не хотела стоять в стороне и смотреть, что он творит.

— Перестань, перестань!

Тан-Тан поднялся на ноги, удерживая расщепленную половицу в согнутой руке и отстраняя ее свободной рукой. Затем пошел к тяжелому окну. Она последовала за ним, ухватив изуродованную половицу. Возможно, ей удалось бы спасти хоть одну щепку, с которой она убежала бы прочь. А если бы оказала более решительный отпор, смогла его остановить.

— Не делай этого, Тан-Тан! Прошу: не надо! Пожалуйста!

Она цепко ухватила за его руку, а он поволок ее за собой. Словно муху. Наверняка кто-то услышит ее крики и подоспеет на помощь. Мас’[2] Баки и оба его сына из дома напротив. Но даже если соседи в эту самую секунду пересекут сад и взбегут на веранду, они все равно не успеют помешать Тан-Тану вышвырнуть половицу в окно.

Ей надо было пресечь его попытку избавиться от половицы. Иначе они оба потом будут с болью вспоминать об этом.

Серебристое свечение, шурша, искрилось вокруг ее кулаков. Она уже полностью проснулась и сосредоточилась. Ей не хватало сил, чтобы удержать его, но она могла сделать кое-что другое.