Один человек - [112]
Видел маленькую дохлую рыбку. Её прибило к берегу, у неё был огромный выпуклый глаз в полголовы. Приходила из кустов кошка. Минут пять мы с ней вместе смотрели на поплавок. Поплавку это было по барабану. И не дёрнулся. Дохлую рыбку кошка есть не стала, взяла у меня немного докторской колбасы, посочувствовала и ушла к более удачливым рыболовам. Ей за вечер приходится человек десять-пятнадцать обойти, наверное. А это, вдоль по берегу, считай километра два, не меньше. Находишься тут. И времени-то нет с каждым засиживаться.
Опять ходил. Уже второй раз. Затягивает, однако. Купил талмуд с советами начинающему рыболову. Там есть описание того, как забрасывать спиннинг и даже чертёж. Это ценно. Буду изучать. Куда я его вчера только не забрасывал. Хорошо, хоть не на людях. Крючки рыболовные страшно цеплючие. Всё за штаны норовят. В народе говорят, что на несолёное сало хорошо клюёт. А в магазине было только копчёное. Пахнет вкусно, а рыба нос воротит, зажралась. Это москвичи её избаловали. Понаехали к нам на лето. Ещё куплю себе чехол для удочек с кармашками и цветными наклейками. Сачки продаются огромные. Брать боюсь. Запутаешься в нём, а ещё как стемнеет — мало не покажется. Рядом с моим местом вчера такая рыбина плескалась — чисто акула. Поймал бы — просто морду набил бы за надсмешки её идиотские. Не хочешь клевать — плыви отсюда, нечего выпендриваться. А листья кувшинок легко ловятся. Сами к крючку подплывают. Говорят, ещё на манную кашу клюёт. Ну и вкусы у рыб. Я бы не стал. С детства её терпеть не могу.
Вообще, я заметил, что рыболов, когда он настоящий, конечно, всегда показывает длину пойманной рыбы двумя руками. Даже если это пескарик с мизинец.
Я сделал её! Блесну. Забросил метров на сорок. Почти на середину Оки. Совсем забросил. Оторвалась она вместе с грузилом и поводком. Красиво летела. Сволочь. Теперь, если и клюнет её кто, то без пользы для. Грузило там здоровое. Замучаешься за собой по дну волочить.
У соседа сорвалась рыбка с крючка. Маленькая такая. Я вообще думал — живец. Оказывается, нет. Возле самого берега. Он потом полчаса всхлипывал. Говорит, что рыбка, как сорвалась, даже не сразу уплыла — смотрела на него. Нагло смотрела, победно. Впечатлительный. Хорошо, что с женой ходит на рыбалку. Она его успокаивает.
— Виталь, а Вита-а-а-аль…
— Чего орёшь на всю реку! Рыбу распугаешь, раздолбай.
— Сука ты, Виталь! Только подгреби к берегу мы тебя с Мишаней уроем нахер. Точно, бля. Ты зачем червей пообкромсал, а? Одни жопки остались. Что с ними делать-то теперь?
— Целуй их, мудила. Тебе что, червей жалко?
— Так их всего пять было. По счёту. Мы их для лещей берегли. А ты их… Мы ж договорились на перловку ловить… Только лещей… А хули ж… Только подгреби, только вылезь из лодки…
— А мне и здесь хорошо. Я, может, леща уже поймал.
— Пиздишь! А большой? Ну покажь. Ну ни хера себе… Ну ты рулишь… Мишань, а Мишань, смотри, Витька какого леща поймал… Да оторвись ты… Хорэ допивать-то… Просохни малость…
— Коль, ты клювом-то не щёлкай — оттащи его. У нас и так мало осталось, а нам ночевать здесь ещё. Не церемонься с ним, дай в ухо. Не разбей бутылки, урод! Мишаня, ёж твою двадцать! Я ща как подгребу, мы тебе с Колькой наваляем. Ты дождёшься у нас, алкаш несчастный. Коль, я щас, только леску смотаю…
Ракушки клюют всегда. Если крючок в водорослях не успеет запутаться, то ракушка за него зацепится обязательно. Может быть они что-то при этом испытывают?
Медленно пролетели три серых цапли. Прямо на край закатного солнца. Как «Неуловимые» в конце фильма.
К утру ветер выдыхается. Уставшие от ночной суеты и нервотрёпки облака падают без сил на землю. Истекая водой, они сползают к реке по дрожащим в предутреннем ознобе кронам деревьев, по голым колючим кустам, по седым нечёсаным лохмам травы. Где-то высоко-высоко птица на мгновение пронзительным криком царапает молочно-белое стекло тишины. Понемногу светлеет. Ежик, проснувшийся ни свет ни заря, разматывает предусмотрительно смотанный на ночь клубок тропинки от своей норы к реке. А река ещё спит и шевелит во сне плавниками медлительных рыб. Над неподвижным чёрным зеркалом воды в синей сиреневой малиновой золотистой дымке летит тихий ангел.
Про заек
Секретарь союза писателей Москвы, оформлявшая мне бумаги для вступления в Литфонд, спросила:
— Михаил Борисович, вы кто?
— То есть как кто?
— Поэт или прозаик?
Я смутился, совершенно некстати вспомнив чеховское «Сказать о себе “Я — писатель” — всё равно что сказать о себе “Я — красивый”», покраснел, побледнел, заметался по кабинету, раскрыл рот, потом закрыл, потом снова открыл и наконец пролепетал:
— Я — красивый поэт.
Вот так оно всё и начинается… Потом по пьянке будешь бить себя в грудь и кричать: «Я — поэт! Слышите? Вы слышите, суки?!» Потом брезгливо тыкать пальцем в чужие стихи, сердиться и кричать неприятным голосом:
— Это что? Это стихи? Вот эта херня — стихи?! Извольте отвечать только на вопросы! Не разговаривать!
Рассматривал свой письменный стол. Чёрт знает что, а не стол. У настоящего сварщика
Перед вами неожиданная книга. Уж, казалось бы, с какими только жанрами литературного юмора вы в нашей серии не сталкивались! Рассказы, стихи, миниатюры… Практически все это есть и в книге Михаила Бару. Но при этом — исключительно свое, личное, ни на что не похожее. Тексты Бару удивительно изящны. И, главное, невероятно свежи. Причем свежи не только в смысле новизны стиля. Но и в том воздействии, которое они на тебя оказывают, в том легком интеллектуальном сквознячке, на котором, читая его прозу и стихи, ты вдруг себя с удовольствием обнаруживаешь… Совершенно непередаваемое ощущение! Можете убедиться…
Кувшиново, Солигалич, Пестяки, Осташков, Грязовец, Красные Баки… Для Михаила Бару путешествия по медвежьим углам Московской, Ивановской, Вологодской, Тверской, Ярославской, Нижегородской и Костромской областей – не только исследование противоречивой истории России, но и возможность увидеть сложившийся за пределами столиц образ нашей страны, где за покосившимся настоящим отчетливо видны следы прошлого. Возможность свободного перехода между временами делает это пространство почти сказочным, и автор-путешественник увлеченно ведет хронику метаморфоз, которые то и дело происходят не только с жителями этих мест, но и с ним самим.
Внимательному взгляду «понаехавшего» Михаила Бару видно во много раз больше, чем замыленному глазу взмыленного москвича, и, воплощенные в остроумные, ироничные зарисовки, наблюдения Бару открывают нам Москву с таких ракурсов, о которых мы, привыкшие к этому городу и незамечающие его, не могли даже подозревать. Родившимся, приехавшим навсегда или же просто навещающим столицу посвящается и рекомендуется.
Эта книга о русской провинции. О той, в которую редко возят туристов или не возят их совсем. О путешествиях в маленькие и очень маленькие города с малознакомыми или вовсе незнакомыми названиями вроде Южи или Васильсурска, Солигалича или Горбатова. У каждого города своя неповторимая и захватывающая история с уникальными людьми, тайнами, летописями и подземными ходами.
Любить нашу родину по-настоящему, при этом проживая в самой ее середине (чтоб не сказать — глубине), — дело непростое, написала как-то Галина Юзефович об авторе, чью книгу вы держите сейчас в руках. И с каждым годом и с каждой изданной книгой эта мысль делается все более верной и — грустной?.. Михаил Бару родился в 1958 году, окончил МХТИ, работал в Пущино, защитил диссертацию и, несмотря на растущую популярность и убедительные тиражи, продолжает работать по специальности, любя химию, да и не слишком доверяя писательству как ремеслу, способному прокормить в наших пенатах. Если про Клода Моне можно сказать, что он пишет свет, про Михаила Бару можно сказать, что он пишет — тишину.
Стилистически восходящие к японским хокку и танка поэтические миниатюры давно получили широкое распространение в России, но из пишущих в этой манере авторов мало кто имеет успех, сопоставимый с Михаилом Бару из Подмосковья. Его блистательные трех– и пятистишья складываются в исполненный любви к людям, природе, жизни лирический дневник, увлекательный и самоироничный.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.
Приветствую тебя, мой дорогой читатель! Книга, к прочтению которой ты приступаешь, повествует о мире общепита изнутри. Мире, наполненном своими героями и историями. Будь ты начинающий повар или именитый шеф, а может даже человек, далёкий от кулинарии, всё равно в книге найдёшь что-то близкое сердцу. Приятного прочтения!
Логики больше нет. Ее похороны организуют умалишенные, захватившие власть в психбольнице и учинившие в ней культ; и все идет своим свихнутым чередом, пока на поминки не заявляется непрошеный гость. Так начинается матово-черная комедия Микаэля Дессе, в которой с мироздания съезжает крыша, смех встречает смерть, а Даниил Хармс — Дэвида Линча.
ББК 84. Р7 84(2Рос=Рус)6 П 58 В. Попов Запомните нас такими. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 2003. — 288 с. ISBN 5-94214-058-8 «Запомните нас такими» — это улыбка шириной в сорок лет. Известный петербургский прозаик, мастер гротеска, Валерий Попов, начинает свои веселые мемуары с воспоминаний о встречах с друзьями-гениями в начале шестидесятых, затем идут едкие байки о монстрах застоя, и заканчивает он убийственным эссе об идолах современности. Любимый прием Попова — гротеск: превращение ужасного в смешное. Книга так же включает повесть «Свободное плавание» — о некоторых забавных странностях петербургской жизни. Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и связям с общественностью Администрации Санкт-Петербурга © Валерий Попов, 2003 © Издательство журнала «Звезда», 2003 © Сергей Шараев, худож.