Одиль - [22]

– Как любопытно! Вы мне читаете мораль! И вы действительно думаете, что я садист? Я не видел ничего плохого в том, чтобы поговорить о математике со знатоком: мне не часто выпадает такое удовольствие. Как бы то ни было, я не хотел бы продолжать беседу, которая причиняет вам столько страданий. Вы можете идти.

Я встал.

– А, вот еще что. Ваши могущественные покровители также интересуются судьбой мадемуазель Кларьон. Заметьте: я не сказал «девицы Кларьон». На самом деле эта особа принадлежит к превосходной семье, и ее положение немного схоже с вашим, как мне кажется. Такие совпадения в нашей жизни случаются чаще, чем можно было подумать; вы, должно быть, думаете об этом то же самое. Как бы то ни было, в отношении этой девушки я могу вас заверить: ее имя не будет упомянуто, так же как и ваше, и ее не станут больше беспокоить, так же как и вас. Вы не находите, что мы очень любезны?

– А с какой стати меня беспокоить? Разве я виновен? И если бы мадемуазель Кларьон не принадлежала к превосходной семье, как вы говорите, если бы это была просто бедная девушка, вы были бы к ней не столь снисходительны?

– Вот видите! Вот видите! Вы опять читаете мне нотации! Ох уж эти молодые люди!

Наконец я выбрался из когтей этого доброжелательного мучителя. Когда я вернулся с бумагами домой, я нашел там письмо от Одиль и Сакселя собственной персоной. Он поджидал меня, читая «Юманите», что было не совсем во вкусе хозяина гостиницы. Мы поднялись ко мне в комнату.

– Так они вернули вам бумаги?

– Без проблем, – ответил я.

Одиль назначала мне встречу на этот же вечер, но не сообщала ничего конкретного. Я сунул письмо в карман. Разрезал бечевки и распаковал газеты и рукописи.

– Узнали что-нибудь новое о…

– Она тоже вне подозрений.

– Вы поблагодарили графиню?

– И правда. Я об этом не подумал. Она пригласила меня к себе на ужин.

• – Встретимся там.

– Тем лучше. Значит, я должен ее поблагодарить?

– Само собой.

– Я напишу ей «спасибо» на почтовой открытке.

– Хорошая идея. Она будет очень довольна, лишь бы ей понравился вид.

– Выберу какой-нибудь наугад.

– Это самое лучшее.

– Тогда нужно, чтобы я поблагодарил и Англареса.

– Не стоит. Расскажите, как все происходило?

– Это было сплошное мучение: математик из прокуратуры, который знал меня в детстве!

– Вот странное совпадение.

– Он хотел вызвать меня на разговор, увлечь меня доказательством теоремы Ферма, Брувером и принципом исключенного «третьего», но я не поддался.

– Вы правильно сделали. Скажите, а на что он намекал?

– На самом деле эта тема может вас заинтересовать. Речь шла о том, чтобы узнать, есть ли такие математические посылки, которые не истинны и не ложны.

– Не понимаю.

– Если хотите, есть ли такие посылки, истинность которых или ложность которых невозможно доказать. Одни утверждают, что есть; некоторые даже думают, что, должно быть, существуют посылки, для которых можно было бы доказать, что нет доказательств, истинны они или ложны. Между истиной и ложью не исключено нечто третье.

– Это очень интересно, то, что вы мне здесь рассказываете. Я считаю, что в этом ярко проявляется диалектика. Вы нет?

– Мне, реалисту, известно только, что есть истинные посылки и ложные.

– Решительно, Трави, я опасаюсь, что в вас не очень-то много от темперамента революционера.

– Когда-нибудь вы мне объясните, что такое диалектика. Ж. никогда не мог этого сделать.

– Не презирайте Ж. В конце концов, я считаю, что он все-таки прав. Прежде всего – борьба! Ежедневные требования, забастовки, пропаганда.

– Мне кажется, у вас изменилось мнение на этот счет.

– С некоторых пор мои идеи изменились. Я хочу слиться с пролетариатом и стать активистом.

– Англарес, он тоже хочет стать активистом?

– Да.

– Вы начинаете производить на меня впечатление.

– А раньше мы на вас не производили впечатления?

– Вы видитесь с людьми с улицы Насьональ?

– С людьми! С товарищами, хотите вы сказать. Разумеется, я с ними вижусь.

– Они еще верят в дух Ленина?

– Не подшучивайте над ними. Они очень искренни. Очевидно, если бы в партии узнали об их занятиях, их бы немедленно исключили. И партия была бы права.

– Я не понимаю, что вы нашли в этой секте.

– Однако это не так трудно понять. – Он ответил мне почти грубо; потом продолжил: – Вы осуждаете меня за то, что я люблю эту женщину?

– Я никогда не говорил, не намекал, что осуждаю вас, и потом вы как будто уверены, что я знаю, о ком вы говорите.

– Англарес рассказывал вам, что я – любовник Элизы, будто бы я не знаю!

Я предпочел промолчать, чем показаться чересчур наивным.

За ужином Саксель пытался объяснить мне, что такое диалектика, но ему не удалось ясно сформулировать то, что он знал по этому поводу. Я оставил его, отправляясь на встречу с Одиль. Она ждала меня в кафе недалеко от Лионского вокзала. Она не казалась такой безразличной, как раньше. Я собрался этому удивиться, но она не дала мне на это времени, и я ничего не узнал от нее, пока не рассказал, что произошло со мной за эти несколько дней, за эти четыре дня. Я рассказал все в подробностях и даже дошел до принципа исключенного «третьего», так как мне показалось, что это доставляет ей удовольствие. В конце концов я исчерпал все свои жалкие новости. Было много народу, люди входили и выходили, садились или вставали, ели-пили или читали, самые разные люди. Я смотрел, как они входят и выходят, садятся и встают. И тогда она сказала: