Одевая эпоху - [78]

Колетт, Николь Жиль и Поль Пуаре, 1930

Еще одна изданная мною книга была столь своеобразна, что я с трудом решился упомянуть о ней. Она называлась «Крошка Поль на отдыхе, литературные фрагменты, собранные одним болваном и проиллюстрированные другим». «Другой болван» – это был Пьер Фо, такой же озорной выдумщик, как и «первый». В книге содержались всевозможные шутки, скороговорки и шаржи.

Семья Поля Пуаре: Розин, Дениз, Колин, Мартин и Поль Пуаре, 1922. Фото – Липницки-Вайоле

Как-то неловко останавливать внимание читателя на подобных пустяках, но после рассказа о моей основной деятельности следует упомянуть и о моих забавах. Впрочем, я заслуживаю снисхождения хотя бы потому, что не принял эти литературные упражнения всерьез и не объявил их краеугольным камнем новой поэзии.

Правда, мою собственную литературную продукцию возвышало и облагораживало соседство с отрывками из сочинений Виктора Гюго[370], Теофиля Готье[371] и других гениев…

Последней книгой, которую я выпустил, стал рекламный альбом под названием «Пан», который имел большой успех. Альбом был предназначен для всех фирм, занимавшихся созданием и продажей предметов роскоши. Мы делали его с удовольствием – это верный путь к удаче. В период работы, раз в две недели, по средам, самые знаменитые рисовальщики собирались вместе и приходили ко мне обедать. Каждому поручалось ответственное задание: придумать нестандартную и убедителльную рекламу для отборных семян «Клоз»[372], костюмов портного О’Россена[373] и бесценных безделушек, выставленных на продажу антикваром Бенсимоном[374].

Со мной сотрудничали Мартен, Диньимон, Тушаг, Люсьен Буше, Оберле, Пьер Фо, Эдди Легран, Пьобер, Жорж Делав, Камиль Беллег, Ван Моппес и рисовальщик животных Делю-эрмоз. Иные из них тогда еще были никому не известными молодыми художниками, и эта работа помогла им найти свой путь в искусстве. Альбом «Пан» распространялся лишь среди избранной клиентуры, на которую был рассчитан, но все любители искусства и библиофилы жаждали приобрести хотя бы по экземпляру. Когда-нибудь о нем вспомнят, и он станет прототипом иллюстрированного журнала нового поколения.

Тогда же, с помощью этих художников, я начал собирать иллюстрированные книги, выпущенные в единственном экземпляре, например книгу Жюля Ренара, напечатанную на великолепной бумаге, в серии «Бернуар». Я дал ее почитать одному из моих рисовальщиков, Жоржу Делаву: мне казалось, что по складу характера он напоминает Жюля Ренара.

Я разрешил ему во время чтения делать зарисовки, рисовать акварелью и вписывать свои замечания на полях или даже между строк.

Однако моя затея была чересчур дорогостоящей, и на время пришлось от нее отказаться. Но я надеюсь, что в будущем опять смогу собирать такие книги, и в итоге составится весьма обширная коллекция.

Она станет для меня своего рода утешением после того, как из-за финансовых неурядиц мне пришлось распродать коллекцию картин, которую я так долго и с таким энтузиазмом собирал. Но ведь это судьба всех коллекций: обогатившись некоторым количеством шедевров, они рано или поздно продаются с молотка по частям, а потом из их разрозненных фрагментов составляются новые коллекции, уже по другому принципу.

Я безмерно далек от большевизма, но считаю, что отдельный человек не вправе присваивать произведения искусства, представляющие собой национальное достояние, под тем предлогом, что он богат. У кого достаточно денег, чтобы собрать коллекцию картин, должен давать художникам средства к существованию. Надо обязать его регулярно устраивать общедоступную выставку приобретенных картин в одном из государственных музеев. Если же коллекционер на это не согласится, пусть выплачивает государству определенную сумму, которая пойдет на приобретение картин никому не известных художников. Буду рад, если эту идею подхватит какой-нибудь министр-реформатор, когда захочется сделать что-то полезное и нетривиальное.

Поль Пуаре. Лесной пейзаж. 1930-е годы. Из коллекции А. Васильева

Когда я устрою выставку произведений искусства и книг из моего собрания, многие придут на нее, надеясь увидеть изыски авангардизма, но будут весьма разочарованы. У меня почти нет кубистов, нет ни одного сюрреалиста. Я не в состоянии воспринимать искусство, если его язык становится туманным и маловразумительным. Природа изъясняется прямо и внятно, зачем же нам ее усложнять? Возможно, именно это хотел сказать мне Жан Кокто, когда однажды воскресным днем зашел навестить меня. Я лежал в постели, отдыхая после бурно проведенной субботы. Войдя в спальню,

Кокто сказал, что я, как в былые времена, под словом «искусство» подразумеваю простодушное любование действительностью.

И добавил: «Вы правы, дорогой мой Пуаре… Всем пора вернуться к такому пониманию искусства… И совсем скоро мы к нему вернемся».

Мне тогда показалось, что он в самом деле стремится к этому. Возможно, было уже слишком поздно.

Поль Пуаре за мольбертом, 1929

Но разве у художника есть иной стимул для творчества, кроме природы, иной способ самовыражения, кроме попытки воспроизвести увиденное? Все те, кто ищет источник вдохновения вне природы, неизбежно впадают в пустые ухищрения и крайности. Яд может вызывать только болезненные разрастания и чудовищные уродства, а природа, напротив, бодрит нас и успокаивает. В то же время она исполнена гармонии и соразмерности. Я всегда заботился о своем здоровье, как физическом, так и духовном, считая его необходимым условием хорошего настроения и радостного труда. В этом секрет моего успеха. Когда надо приготовить изысканное блюдо или создать модель вечернего манто, мне не приходится принуждать себя, я весь целиком отдаюсь работе. За что бы я ни взялся, всегда делаю это с любовью, интересом и усердием, в каждую созданную мной вещь я вкладываю всю душу.