Одевая эпоху - [75]

На вокзале чернокожий носильщик спросил номер вагона, номер места, схватил мои чемоданы и убежал, сказав, что будет ждать меня в поезде. (Верится с трудом.)

Модель Поля Пуаре, 1920

Обед на скорую руку или, как здесь говорят, quick-lunch, мелкие лонг-айлендские омары, дыня кассаба. Я просматриваю газеты: «Вооруженные банды терроризируют Чикаго и водят за нос полицию». Платформа, по обеим сторонам которой стоят экспрессы для богатых пассажиров, похожа на узкую улицу, протянувшуюся между двумя рядами черных домов с сияющими окнами. По платформе молча движется толпа. Клубы дыма, звонки, горы чемоданов. Все это напоминает мне фильм «Вокруг света за восемьдесят дней». Но вот улица оживляется, пассажиры бесстрастно, точно наделенные разумом автоматы, предъявляют билеты ухоженным, щеголеватым чернокожим проводникам в черных ливреях. Проводники широко улыбаются своим серьезным, озабоченным гостям. Здесь не видно провожающих: родственники и друзья пассажиров не должны создавать толчею на платформе, раз никуда не едут. Хотя нет, я вижу величавую даму с поджатыми губами, в меховой накидке поверх костюма, отороченного мехом обезьяны. Она провожает дочь. Ни напутствий, ни причитаний, только по щекам вдруг скатываются две настоящие слезы. Неужели я в Америке? Мне показалось, будто я в Шатле.

А вот и маленькая миллиардерша в сером каракулевом манто, в высоких, до колен, зимних ботиночках, с букетиком ярко-красных искусственных черешен, приколотым к воротнику.

Зайдя в вагон, я обнаруживаю там свои чемоданы и носильщика, улыбающегося до ушей. Чаевые. Свисток. Поезд мягко и бесшумно трогается.

Мы едем со скоростью 55 миль в час, хоть это и незаметно.

Я обхожу свои владения. Вот вагон-ресторан, там снуют чернокожие официанты, одетые в белое и в белых перчатках. Клубный вагон, где стены отделаны металлом под красное дерево, предназначен исключительно для мужчин. Оглядев два ряда глубоких кресел, я различаю лишь очки, газеты и сигары. Лица сидящих сливаются в одну сплошную линию, они так схожи друг с другом, что кажется, будто их сделали на конвейере.

Если бы я увидел их еще раз, то не узнал бы. Выражение на всех лицах одинаковое – упрямое и чопорное.

Мы мчимся через поля, покрытые снегом, через унылые плоские пустоши, мимо фешенебельных пригородов, вроде нашего Везине, только раз в двести побольше и с широкими аллеями, по которым скачут всадницы не в дамском, а в обычном седле, на головах у них жокейские картузы из черного бархата, и рыжие волосы развеваются по ветру.

Дальше мы видим гигантские заводские корпуса, похожие на казармы или замки без крыш. На огромных трубах сверху вниз написаны названия предприятия или фирмы, например «Hobart Fine Pianos».

Таким образом, трубы приносят двойную пользу: и дымят, и несут на себе рекламу! Замечательно!

Человек в форменном кителе просит меня назваться – на случай, если мне придет телеграмма. Он показывает купе, где я смогу в любое время продиктовать телеграмму его помощникам. Как не воспользоваться этой редкой возможностью?

Я пошлю телеграммы друзьям, просто так, удовольствия ради, однако мне хотелось бы самому получить телеграмму в поезде. Но я знаю, что этого не будет. Обидно.

Туфли, изготовленные Марше для Поля Пуаре, 1920

Повсюду устроены приспособления, в которых я совершенно не нуждаюсь. Кругом стоят плевательницы, но я не имею привычки плеваться. И письменные приборы, но я не пишу в поездах. В столешницах сделаны углубления, чтобы вставлять бутылки и стаканы, но мы пьем только минеральную воду. Посреди вагона пожилой, совершенно лысый и очень изысканный джентльмен, которому, как кажется, за всю жизнь ни разу не довелось рассердиться, курит сигару еще длиннее моей (а моя обошлась мне в восемнадцать франков). Рядом с ним сидит пожилой секретарь, слушает его и делает записи в блокноте. Голос у лысого похож на трещотку, только очень тихую. Разобрать, что он говорит, совершенно невозможно. Он убийственно серьезен. Никогда не улыбается. Впрочем, здесь никто не улыбается. Я давно это заметил. Неужели все улыбки остались во Франции? Здесь можно увидеть только кривую усмешку, людям не до веселья, они заняты делом. Неужели есть такая страна, где все постоянно улыбаются? Если есть, то это не страна, а курорт, туда надо ездить в отпуск.

Я возвращаюсь на свое место. На столике – небольшой буклет, в котором перечислены все чудеса этого образцового поезда, называемого «Twentieth Century Ltd.», и указаны все цены. Сам поезд, как таковой, стоит 1 миллион 46 тысяч долларов, то есть более 26 миллионов франков. Факт, конечно, интересный, только сообщать мне о нем не очень тактично.

Поезд обслуживает бригада из 32 человек, не считая цирюльника, у которого есть отдельное помещение для работы, лакея, в своем рабочем купе ночью он гладит одежду пассажиров, и дипломированной няни, она же горничная, присматривающая за детьми и заботившаяся о дамах: в ее рабочем помещении установлена ванна. А еще она делает маникюр. И наконец, в хвосте поезда находится observation саг – последний вагон, представляющий собой крытую террасу с балюстрадой, откуда можно любоваться пейзажем, сидя в удобном садовом кресле. Проблема, однако, в том, что никакого пейзажа здесь нет.