Одевая эпоху - [46]

Многие клиентки приходили ко мне с красивой акварелью, купленной у Бакста за большие деньги, но всякий раз их ждало разочарование: я отказывался воплотить в жизнь чужую идею. Люди считали это проявлением зависти, но они заблуждались. У меня не было причин завидовать Баксту, напротив, я считал, что не все его идеи можно принимать безоговорочно: стремясь найти собственный, неповторимый стиль, он слишком часто забывал о чувстве меры. Я мало чего мог почерпнуть из его работ для театра. Они были чересчур фантастичны, чтобы вдохновить модельера, который в своей работе должен ориентироваться на реальную жизнь. Так что если Бакст и оказал на меня влияние, то весьма опосредованно.

Вообще говоря, я убежден, что позаимствовал у художников моей эпохи лишь очень немногое. Ведь тогда определяющим направлением был кубизм, его тираническая власть длилась три десятилетия, а применить его принципы в моей области не представлялось возможным. Мне не были чужды творческие искания Пикассо[227], но я всегда рассматривал их как игру ума, как эксперименты, которые не должны выходить за стены мастерской, которые можно показывать лишь узкому кругу посвященных, но отнюдь не широкой публике. Художник впал в опасное заблуждение, он принял свои умозрительные конструкции за полноценные, законченные произведения живописи, тогда как на самом деле это были всего лишь черновые наброски, технические разработки и пояснительные схемы. Так я думал в то время, и дальнейшая эволюция Пикассо показала, что я был недалек от истины.

Наброски для русского балета, Л. Бакст, 1907

Наброски для русского балета, Л. Бакст, 1907

Наброски для русского балета, Л. Бакст, 1907

Костюм работы Л. Бакста для русского балета «Нарцисс», 1911

Туалет в оригинальном стиле, Париж, 1912/1913

Если молодые годы он посвятил экспериментаторству, то теперь его творчество стало более ясным и доступным.

Рисунки Л. Бакста для Пакена, 1912

Скрипачка Делия Франсискус в костюме в ориентальном стиле, театр «Одеон», июль 1917 года

Я очень хорошо отношусь к Пикассо как к человеку, но считаю, что в истории искусства он сыграл неоднозначную роль, под его влиянием многие чистые души сбились с пути истинного, по его вине многие энтузиасты разуверились в своем призвании. Из-за него v нас стало гораздо меньше художников, приверженных простым и понятным идеалам в искусстве, а взамен мы получили двух или трех видных представителей такого однообразного и рассудочного направления, как кубизм!

XII. Мои праздники

Мне не давала покоя одна мысль – как добиться, чтобы друзья бывали у меня почаще и мой дом словно магнит притягивал всех, кто стал олицетворением хорошего вкуса и истинно парижского духа? И в конце концов я достиг цели: когда я приглашал гостей, все приходили на мой зов, даже если для этого приходилось пренебречь другими приглашениями.

Я не смог бы сейчас описать все праздники, которые устраивал тогда. Расскажу лишь об одном – о Празднике Королей, пусть новое поколение знает, как развлекались до войны.

Я разослал приглашения: король Людовик XIV собственной персоной (короля изображал Декру[228]) приглашал моих друзей на малый утренний прием и каждому поручал сыграть роль одного из своих приближенных. В приглашении, адресованном Баньоле, было написано: «Вы – Бирон, парикмахер Короля», в приглашении Сегонзаку: «Вы – Шампань, старший камердинер Его Величества». Анри Коллет^[229] досталась роль мадемуазель де Лавальер[230], Бастьену де Бопре[231] – маршала Тюренна[232]. И Бастьен де Бопре до такой степени вжился в роль, так ею увлекся, что появился на праздник в кирасе, куда было вделано пушечное ядро – копия того ядра, которое убило настоящего

Тюренна. Танцуя менуэт с мадам де Ментенон[233], он задел головой мраморный наличник двери и сильно ушибся. Из раны потекла кровь, но он не обращал на это внимания, а когда друзья стали уговаривать его поехать к врачу, он ответил: «У меня бывали раны и пострашнее…»

Маскарадный костюм от Поля Пуаре, 1920

В тот вечер каждого прибывающего гостя сразу вели в королевскую спальню, где царил уютный полумрак. Мало-помалу в двадцати шагах от кровати собралась толпа почтительных придворных, сквозь гобелены, заменявшие полог, можно было расслышать громкий храп Его Величества. Вошли доктора и аптекари, озабоченно спросили у старшего камердинера, как сегодня почивал король, а Дюнуайе де Сегонзак успокоил их, поведав некоторые интимные подробности. Тут принесли кресло со стульчаком. Король проснулся, сладко зевнул и потребовал, чтобы мадемуазель де Лавальер поцеловала его. Она повиновалась и, прихрамывая, направилась к королевскому ложу под неодобрительными взглядами мадам де Ментенон и мадам де Монтеспан[234]. Затем король встал. Пришел королевский парикмахер и, надевая Декру парик, стал советовать, на какую лошадь поставить на скачках: «Король-Солнце должен выиграть!»

Программка и приглашение Рауля Дюфи к празднику «1002 ночи», 1911

Королевский портной в широких панталонах с пышными оборками, сделанными из портновских сантиметров, помог Его Величеству облачиться в воскресный домашний халат, и Король-Солнце спустился в столовую, где его ожидали роскошная трапеза и спектакль, достойный Версаля.