Одевая эпоху - [35]
Я увидел живописное устье реки Кемперле, затем Пульдю, затем порт Дуэллан и остановился в красивейшем уголке Бретани, где не ступала нога путешественника, куда не заезжал ни один автомобиль. Там я чудесно отдохнул. У меня была парусная лодка, и я рыбачил, а моя кухарка, приехавшая из Парижа, отлично справлялась со всем, что мне удавалось наловить. Мы жили как в сказке. Сегонзак, Буссенго, Сю, Жакоб – все мои друзья гостили у меня на этой лодке под названием «Бродяга». Вечерами, после ужина, мы подолгу беседовали об искусстве и литературе, за стаканчиком кальвадоса[175] лучших марок и утверждались в наших представлениях о красоте. Я удивлялся, видя, что художники вовсе не спешат браться за кисть, и мне казалось странным, что они не торопятся дать волю своему таланту. Будь у меня такое дарование и мастерство, я расписал бы пейзажами все стены и двери. Сколько энергии я ощущал в себе тогда, какое неистовое желание работать, созидать! Никто не мог со мной сравниться в этом отношении.
Ночью я видел, как рыбацкие баркасы под большими коричневыми парусами в тишине проплывают вдоль моего борта, направляясь в море. Иногда я уходил вместе с рыбаками. Однажды утром, когда дул попутный ветер, я поднял парус на моей лодке и взял курс на остров Груа. По пути меня со всех сторон окружили морские птицы, и я как будто оказался внутри вольера. Матрос сказал, что прямо под нами – косяк рыбы. И в самом деле, забросив удочки, я за полчаса вытащил сотню макрелей. Когда мы достигли Груа, налетел шквал, и я понял: будет буря, и сегодня нам не вернуться назад. Я спросил матроса, есть ли у него деньги. У матроса денег не было, у меня – тоже, потому что в тот день я слишком спешил выйти в море. Однако нам предстояло заночевать на острове. Я положил всю наловленную рыбу в корзину и стал обходить дома, предлагая купить ее. На следующий день я захотел вернуться на борт, но буря еще свирепствовала, и по пути в Пульдю я потерял мачту. Эти часы, проведенные наедине с природой, отданные здоровым удовольствиям, мне дороже, чем какие-либо другие впечатления молодости. Вот почему мне хотелось рассказать о них. Надеюсь, вы простите меня за это.
С наступлением осени я ставил лодку на прикол в Бретани, но иногда возвращался и среди зимы, приезжал с друзьями на два-три дня поохотиться на морских птиц. Вернувшись, я отдавал добытую дичь и наловленную рыбу в столовую для своих сотрудников, с которыми поддерживал самые дружеские отношения. Я очень любил свой персонал и постоянно думал, как улучшить его положение. Когда я был в Америке, то с большим вниманием изучал все, что промышленники в крупных городах старались сделать для своих рядовых служащих. Для них устраивались ванные комнаты, залы отдыха, библиотеки, танцевальные залы, фонографы, кресла-качалки на крышах, чтобы можно было отдыхать в жару. Увидев все эти новшества и удобства, я стал размышлять над тем, как бы создать нечто похожее для персонала большого модного дома.
Но вскоре я заметил, что работающие парижанки не очень-то ценят такую заботу со стороны хозяина. Для них нет ничего дороже свободы, и самый верный способ угодить им – это отпустить их пораньше. Подкрасить щеки коричневатыми румянами, обмотать шею шарфом, надеть шляпку-клош[176] и взять под мышку зонтик – значит почувствовать себя свободной, и всем им не терпится исполнить этот ритуал.
Возвращаясь к моим путешествиям, хочу рассказать об одном круизе тысяча девятьсот десятого года (чем больше я углубляюсь в воспоминания, тем сильнее удивляюсь, сколько я успел сделать за такое короткое время). Я арендовал в марсельском порту большую яхту. Она называлась «Анриетта» и принадлежала месье де Невиллю, банкиру. Это было паровое судно водоизмещением 400 тонн, длиной 70 метров, с экипажем в 15 человек. Я решил совершить круиз по Средиземному морю и взять с собой друзей-художников из Кружка Мортиньи – Беркена, Журдана, Льевра, Буссенго и Сегонзака. А еще – моего приятеля Брауна, который обожал яхты.
В порту судно выглядело огромным, а в море оказалось достаточно легким. На нем была ужасная бортовая качка, и оно зарывалось носом в волны. Мне приходилось по ночам следить за ходом, в то время как друзья, вверившие мне свои жизни, спокойно спали. Вдобавок у меня были сплошные мучения с командой. Я не распорядился заранее, чтобы все были одеты одинаково, т. к. думал, они позаботятся об этом сами. Но, к моему изумлению, они поднялись на борт в ботинках на пуговицах и коротких коричневых пальто. А я чтил традиции яхтинга и хотел, чтобы на судне все было безукоризненно. На мой взгляд, нет ничего прекраснее, чем дисциплина и порядок, принятые у моряков. Поэтому я обеспечил всех формой и потребовал, чтобы они носили ее постоянно. Но капитан подал сигнал к неповиновению и однажды вышел на палубу, закутавшись в шерстяную шаль и натянув на голову шапку, которую ему перед отплытием связала его Пенелопа.
Поль Пуаре, вторая половина 1920-х годов
Первую остановку мы сделали в Аяччо. Там наш кок напился в стельку и стал разгуливать по палубе, размахивая большим ножом и угрожая убить всякого, кто к нему подойдет. Я завел с ним дружескую беседу, подобрался поближе и вместе с ним спустился по сходням на берег, после чего приказал убрать сходни. Так наш буян оказался на суше. Я известил о случившемся консула и нанял другого кока. В каждом порту у меня возникали те же проблемы то с кочегарами, то с марсовыми
