Одесское счастье - [31]

Разве он мог прочувствовать наши трудности?

– Кофе? – крикнула я из-за своего стола, а затем вошла в кабинет и смела с пола батарейки и пластмассовые обломки.

Мистер Хэрмон уставился на меня. Его галстук съехал набок, дыхание было прерывистым. А на лице такое выражение... словно он хотел заорать. Или кого-то стукнуть. Или убить.

– Давай двойной, – наконец прохрипел он, с трудом выговаривая слова.

Я знала, что это означает, и плеснула в обе чашки коньяка.

Мы устроились в переговорной, как в былые времена. Отхлебнув кофе, шеф изрек:

– Жизнь в Одессе если и терпима, то только потому, что здесь можно пить на работе и никто тебе и слова не скажет. Наоборот, все удивляются, если ты с самого утра не залил за галстук.

Я рассмеялась.

– Разумеется, не только поэтому.

Он тяжело посмотрел на меня.

– Нет.

Его взгляд был жадным, как прежде. Мистер Хэрмон закрыл глаза и покачал головой, словно о чем-то себе напоминая.

– Тот писатель, которого ты мне посоветовала... Бабель.

– И как он вам? – обрадовалась я возвращению на безопасную почву.

– Это сильно. Боже мой! «Так вот – забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень. Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на мгновенье, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге... Если бы к небу и к земле были приделаны кольца, вы схватили бы эти кольца и притянули бы небо к земле. А папаша у вас... Об чем думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях и ничего больше. Вы хотите жить, а он заставляет вас умирать двадцать раз на день. Что сделали бы вы?»

Я проглотила язык и посмотрела на мистера Хэрмона новыми глазами.  Этим-то мы, одесситы, и развлекаем себя: хорошей шуткой, которую не грех и повторить, интересным отрывком из прозы или стихотворения. Для нас это в порядке вещей. В школе всю дорогу приходилось декламировать тексты перед ерзающим от нетерпения классом. Я до сих пор помню стихи, которые зазубрила еще в восемь лет. Но и вообразить не могла, чтобы мой заграничный шеф вдруг начал вот так вот шпарить наизусть из «Одесских рассказов» Бабеля.

– «Вы хотите жить, а он заставляет вас умирать двадцать раз на день». Прямо как мой папаша, – горько сказал мистер Хэрмон с сокрушенным видом. Ну вылитый одессит.

                  * * * * *

Проработав год на фирме и откладывая в морозилку почти каждую копейку, я скопила достаточно, чтобы сменять нашу с бабулей халупу в спальном районе на приличную квартиру в центре. Найти такую оказалось несложно через отток евреев, смывавшихся в Германию или в Израиль. Очень многие с легким сердцем навсегда оставляли за кормой свое одесское жилье, как и былье. В нашей новой квартире имелась отдельная спальня, а еще паркетные полы, высокие потолки и большие-пребольшие окна. В красивой обстановке и на душе красивеет.

Мама дорогая, как же ж нам свезло с этим местом! Рядом и парк Шевченко, и море с пляжем. А как же ж легко мне было дошагивать до работы и обратно пешочком, безо всякого общественного транспорта! Чтоб вы знали, автобусы в Одессу накупили из-под западных стран, где их списали в утиль, вконец изъездив. В некоторых таких автозатиражках, надышавшись гарью, пассажиры стравливали харч, а то и теряли сознание. Нищета, она и душит, и даже насмерть убивает. Древние разбитые автобусы громыхали по таким же улицам, которые тоже никто не ремонтировал. Длинная дорога здорово укорачивала жизнь. Но не только через пешую доступность офиса я с радостью покинула наш старый дом. Меня очень радовало, что Олю можно больше не ждать. Сюда-то она точно не заявится.

Мы с бабулей упаковали мамины модные журналы, ветхие полотенца и расческу, в которой запутались ее волоски. Собрали вообще все, к чему мама прикасалась. Фотографий после нее осталось всего несколько. Я положила их в свою сумочку, чтобы точно не потерять. Сняла со стен небольшие подаренные Олей картины и завернула их в простыни. По ним  прослеживался путь становления подруги в качестве художницы: от школьных натурных зарисовок к неоклассическому сюрреализму и готическому китчу. Нашлась даже книга, которой я ей не угодила пять лет назад. Мы всегда обменивались подарками под Новый год. Помню, она вручила мне очередной рисунок, а я ей эту самую книгу с видами Албании. Оля глянула и запустила томик мне в голову. Свезло мне, что успела пригнуться.

– Прекрати вжучивать мне чертову макулатуру!

Разве можно ее винить? Мы ведь росли не абы где, а в Советском Союзе, и каждый Новый год, каждый день рождения, каждое восьмое марта я сама дарила и получала книги. Не имея денег и живя в государстве, где в магазинах шаром покати, что еще друг дружке дарить? Книги же были дешевы и доступны.

Уехать из страны при всем желании мало кому удавалось. Так что оставалось делать? Как еще путешествовать? Через книги. Потому-то одесситы и начинали чуть не каждый разговор словами «я тут прочитал...» или «недавно писали...». Мы не могли отправиться куда глаза глядят, зато могли читать сколько влезет. «Я тут прочитал, что Библия – это пересказ пересказа пересказа, а следовательно никто не поручится за достоверность библейских историй». «Недавно писали, что София скоро станет новым Парижем». «В предисловии утверждается, что Эдгар Аллан По – самый популярный поэт из прошлого». Наши полки были уставлены непрочитанными из-за нехватки времени романами про дальние страны, в которые нам не было ходу. Только страна иронии не имела границы на замке. Чтобы заглушить в себе тягу к перемене мест и тоску по лучшей жизни мы шутили. И теми шутками превратили Одессу в столицу юмора Советского Союза. Бывшего.