Одесситки - [41]

— Втикла до нас, бо бильш Совецьку власть вважае! — подмигивал другу старый солдат.

— Це, мабуть, шторм дюже ссыльный с боры загнав тюльку до нас!

— Та ни, це головный косяк на мину нимэцьку наскочыв и з курса збывся — таке бувае. И в газети пышуть, шо таке бувае... Та пидытрысь, сами не знають шо пишуть, в газети, в газети...

— Недилю загораты можно — лодку красыть буду.

— Та ни, кажуть у Овидиополе рыбколгосп прыймае рыбу.

— Хто це каже, плюнь ему в очи! Прыймають! Соли немае, нихто не прыймае!

— Ось скильки дохне, глянь, Никола, такого не бачыв. Кинець свиту!

— Та хочь кого спытай, до вийны скумбрия до Одессы прыйшла, ото було, так було, а зараз тильки тюлька! Тьфу! Кинець свиту!

В глазах рыбаков стояла тоска, сколько сил, здоровья они тратят, чтобы поймать эту рыбку, гибнут, калечатся в море и вот на тебе — бери, не хочу, и никому она не нужна. Даже чайки не летают в море, а обосновались на берегу и важно ходят но гниющей рыбе, как завоеватели, брезгливо отряхивая лапки, не веря своему счастью.

Во дворе на Софиевской за столом сидела очередь в туалет.

— Ой, бабы, уже по пятому заходу! Будь неладна эта рыба!

— Говорят, все больницы переполнены. Обосралась вся Одесса.

— Бабы, вы еще шутите, пропустите Христа ради, а то дед на ведре сидит, а я сюда добежала. И смех и грех.

— Баба Катя умирает, а вы здесь ржете. Смотри, Иван Ниночку в больницу понёс, видно, совсем плохо.

— Господи, что же это такое?

— Да стухла, небось, рыба, а они её ребёнку дали, вот и весь сказ.

— Вонь какая, весь двор провонялся! По радио говорили, что эпидемия может начаться — холера, в море инфекция. Рыбу есть нельзя, отравлена она — диверсия это.

— Да, диверсия это американская!

— С завтрашнего дня городской воскресник.

На следующий день подъезжали машины, в них грузили то, что осталось от перламутровых блестящих красавиц, которых ещё три дня тому назад люди мечтали купить и поесть, а теперь с ненавистью и отвращением выбрасывают, засыпают хлоркой, не дай Бог эпидемия.

Врач к бабе Кате пришла только под вечер. Вовку прогнали на улицу, но он потихонечку вернулся и подслушивал под дверью. Наконец врачиха вышла, на ходу объясняя Дорке: «Если бы она ходила, то, сами понимаете, организм бы боролся, кишечник заработал. А так, без движения, и возраст еще — я вас ничем порадовать не могу».

Вовчик чуть не плакал: не вылечила врачиха его бабу Катю, а он так ждал. Мать опять выставила его за дверь: иди гулять. Во дворе никого не было, лишь возле ворот сидели тетки с детьми, ноги сами понесли его вниз по улице. Он всё время думал: «Если бы у бабы Кати были костыли, она бы ходила и выздоровела. А у нее палки, как можно ходить на них?» Он сам пробовал — очень неудобно. Нужно достать настоящие. На Пастера, в больнице, он видел их много; больные в пижамах и халатах читают газеты, играют в шашки. У каждого свои личные костыли, приставлены к скамейкам, могут и по очереди пользоваться, всё равно ведь сидят. Вовчик старался оправдать свой поступок. Ворота больницы были раскрыты. Удобный случай представился сразу. Он приметил парня, у которою одна нога была в гипсе. Тот медленно, мелкими шажками, шел, опираясь на плечо женщины, очевидно, мамы; было слышно, как она внушала ему не бояться. Костыли одиноко стояли, прислонившись к дереву. Вовчик смотрел на спины удаляющихся — и быстро подхватил их. Какие они тяжелые и неудобные, через ворота нельзя — там сторож. Он понёсся к забору. Оглянулся ещё пару раз и наткнулся на человека в белом халате.

— Ты куда, пострел?

Вовчик красный, в ужасе смотрел на врача:

— Да я бате, он там, забыл, туда кое-как, я помогал, а назад никак.

— Ну, беги, смотри не упади сам! — усмехнувшись, врач поспешил по своим делам. Вовчик забежал за последнее здание, вот и забор удобный — чугунная решетка, быстро просунул костыли. Перелазить через забор не стал, помчался к воротам, невозмутимо прошел мимо сторожа.

— Ну что, навестил? — спросил тот.

— Да, всё в порядке, — как взрослый, ответил мальчик, а сам думал: «Только бы не спёрли».

Стемнело, теперь скорее домой, баба Катя как увидит такие костыли, сразу встанет и пойдёт, ещё как пойдёт, он ей поможет, и они, как раньше, пойдут и на «охоту». Пересменка на дворовой лавке закончилась: женщины с детьми уже ушли, им на смену заступили бабы. Они курили папиросы, задирали прохожих не сильно, так, от нечего делать, подшучивали не злобно, в основном сплетничали. «Перемоют всем косточки и разойдутся», — махнув рукой, говорила Дорка.

Вовчик прошмыгнул во двор так быстро, что не успел поймать в свой адрес ни слова. Холостячки что-то серьёзное обсуждали и были уж очень увлечены. Дверь в комнату была приоткрыта, на диване сидели мать с тёткой.

— Где ты шляешься целый день? Мало нам горя, так еще ты.

— Что это ты притащил? Господи, где ты их взял?

Вовчик так устал, что не мог ответить сразу.

— В больнице доктор дал.

— В какой больнице? — не унималась Дорка.

— В Херсонской.

— Кто тебе дал?

— Я говорю — доктор.

— Как дал? Зачем?

— Я попросил для бати, ну, для бабы Кати, он и дал, говорит, бери, раз нужно.

— Уже никому не нужно, Вовчик!

Он рванул ширмочку, баба Катя лежала в той же позе.