Одержимый женщинами - [30]

Пошла в гараж. Посмотрела внутри машины. Потом обошла сад, прижимая к себе ружье, вся покрылась холодным потом. От слез ничего не видела вокруг. Вышла за ворота, перешла дорогу. Какое-то время бродила по сосновому бору и среди дюн, которые отделяли «Червонную даму» от океана, потом неожиданно, сама не знаю почему вдруг догадалась, где они могут прятаться. Я побежала, теряя туфли, сначала подбирала их, потом плюнула.

Спустилась на длинный безлюдный пляж. Пошла по песку к будочке из дерева и тростника, где в курортный сезон продают напитки и жареную картошку. Все небо было красным. Я шаталась как пьяная, глотая слезы. Подойдя, вытерла лицо рукавом. Наверное, не хотела показать им, что я плакала. Кажется, я просила Святую Деву, чтобы она не позволила мне сделать непоправимое, а она умоляла меня бросить ружье подальше, но я уже слышала приглушенный шум внутри домика и распахнула ногой дверь.

Как в страшных видениях, продиктованных мне ревностью, Тони был там, но блеющая в его объятиях искусственная блондинка с багровой мордой, которую он наяривал, стоя, вовсе не была Саломеей. Нипочем не догадаетесь кто. Я тоже не сразу узнала: Балаболка, парикмахерша из Сен-Жюльена.

Они даже не потрудились раздеться. Задрала платье до пупа, на башке шляпа, выходные подштанники болтаются на щиколотках. Он расстегнул брюки и поддерживал ее под задницу, чтобы ей послаще было. Оба застыли на месте, словно увидели привидение с того света. Наверное, я так и выглядела.

Я заорала:

– Выходи отсюда.

Он подчинился с кривой усмешкой, спрятал свое сокровище, стараясь держаться, как можно дальше от ружья. Бросил мне:

– Послушай, это вовсе не то, что ты думаешь.

Про эту суку я даже не думала. Не знаю, в какой момент и как она улизнула. Я думала только о Тони. Он выскочил наружу и пятился по песку, а я шаг за шагом шла за ним. Сквозь слезы мне казалось, что его лицо превратилось в блеклое пятно на фоне красного неба.

Я крикнула:

– Ты хоть понимаешь, что ты со мной творишь? Понимаешь?

Он как безумный замахал руками, чтобы я не стреляла. Умоляя, он назвал меня Эммой. Клянусь. Он уже не понимал, кто я, ему казалось, что он снова переживает тот же кошмар, что и месяц назад.

– Я Белинда, черт тебя побери!

И коснулась дулом его груди. Он чуть не рухнул. От ужаса нес какую-то чушь:

– Хорошо, хорошо. Как скажешь. Но послушай! Я с этой шлюхой познакомился ровно десять минут назад. – Он протянул мне левую руку, чтобы показать обручальное кольцо, – она только пришла передать мне сообщение от жены.

Я остолбенела. Пролепетала:

– Так ты еще женат к тому же?

Он закивал головой, тоже остановился и, кажется, даже выдавил из себя дурацкую улыбку, словно хотел сказать, что это все меняет, все оправдывает. И тогда я выстрелила.

Он упал навзничь, странно подогнув руки и ноги, на груди выступила кровь. Я уверена, что он умер, еще не коснувшись песка. Он даже не крикнул, а может быть, его крик был заглушен грохотом выстрела. Если кто-то и закричал, то, мне кажется, это было намного позже. Возможно, парикмахерша, которая убегала со всех ног, а может быть, чайки. Не знаю. А может быть, я сама. Только беззвучно.

Я также не могу сказать, на каком расстоянии от воды я его убила, не помню, был тогда прилив или отлив. Ничего не помню. И было бы глупо предположить, что мне пришло в голову перетащить тело, чтобы его унесли волны океана. Я даже не осмелилась бы до него дотронуться. Он лежал у моих ног – я смотрела не отрываясь, в голове было пусто. Я смотрела на него, и мне было холодно, только и всего.

Потом я сказала себе, что моя жизнь кончена. Прижала покрепче ружье и, поскольку не знала, куда идти и что делать, вернулась домой.

Зозо

Все было совсем не так.

Во-первых, звали его не Тони и не Венсан или еще как-то там. Звали его Франсис, и он был студент.

Кроме того, Красавчик никогда не сидел в тюрьме. Он из дома носу-то почти не высовывал, потому и риска не было. В солдаты его забрили, это точно, но тогда же, когда и всех. Слышала, будто он служил капралом. А потом вообще ни слуху ни духу.

Во-вторых, я вовсе не черная. В те времена в заведении всенепременно должна была быть одна негритянка, но в Шаранте борделей больше, чем девушек в Сенегале. Поэтому каждое утро меня надраивали коричневой краской. Мордаха получалась – просто прелесть. Зубы так и сверкали.

Вывод – кто-то из нас врет: то ли я, то ли Белинда. Не знаю, откуда она все это выудила. Похоже, хочет поинтересничать, потому и несет всю эту чушь, или надеется что-то поиметь, денежки она всегда любила.

Вот, например, «Червонная дама», люстры, рояль, клиенты во фраках, шампанское и птифуры. Отродясь не видела. Эта была вилла прошлого века, буржуазная развалюха, в саду больше колючих кустов, чем пальм. Выходить неохота, того и гляди, на шипы напорешься. А выйти пройтись, кстати, не так-то легко было. Называли мы это «пойти в десант», и то – раз в десять дней, понятно из названия. Тут тебе не Париж и даже не Нант. Никакой развлекухи – ну сходишь в порт, ну выпьешь рюмашку гренадина, ну покажешь язык придуркам, которые приперлись на нас поглазеть, и полный штиль. Мне это все так обрыдло, что я вообще сидела в четырех стенах. Смотрелась в зеркало, пока краской не намазали, чтобы себя, натуральную, не забыть, но тоже надоедало… Там в городе меня никто не ждал. А того, кто меня по первости продал, я даже и не знала, вот как бывает с пропащими девушками.