Одержимый женщинами - [112]

– Есть очень простой способ убедиться в том, что она не врет. Можно разыскать солдата Ковальски, кем бы он ни стал! Вызовите его в суд!

– Я буду делать то, что мне положено! – ответил мне судья, хлопнув ладонью по папке. – Не вам учить меня, как действовать!

Он тут же пожалел, что погорячился. Поднял ружье, которое чистил при моем появлении, встал и поставил его на прикрепленную к стене стойку. Бросив в ящик тряпку, которой пользовался, он сказал мне, словно извиняясь или переводя разговор на другую тему:

– Меня пригласили на охоту в Солонь на следующей неделе. Вы же оттуда, правда?

– Жила там в детстве.

– Наверное, мне посчастливится познакомиться с вашим отцом. Мои друзья с ним тесно связаны. Семья Дельтей из Боншана.

– Мой отец не охотится. А Дельтей – хамы.

Он улыбнулся, увидев, что я надулась.

– Идите, деточка, – сказал он мне. – В конце концов вы меня разозлите.

Проводив меня до порога, он коснулся моей щеки, как в первый раз при нашем знакомстве.

– Да, любви не прикажешь… – сказал он. – Я завтра позвоню в военное министерство. Если свидетель не умер и еще существует, присяжные выслушают его.

Я не могла передать Кристофу письмо, в результате оно попало бы к самому Мадиньо. Пришлось ждать вторника, чтобы он узнал от меня невероятную историю, рассказанную мне Мишу.

Пережив поочередно волнение, ярость, надежду, он тоже отнесся ко всему скептически, но в ином смысле:

– Даже если этот солдат еще жив, это конченый человек. И он это знает. Он не будет говорить.

Он на минуту задумался, присев на край койки, подперев рукой голову.

– Ковальски, Ковальски… Не могу совместить с лицом. Но меня, правда, иногда дразнили Кана-бьер. Правда, что Полина взяла в буфете бутылку вина, прежде чем повести меня в сарай. В хорошем же я был виде, если даже не заметил, что за нами следят.

– Ты действительно был в хорошем виде.

– Но не тогда. Погубила меня эта последняя бутылка.

– Ты сказал на суде, что не спал почти двое суток, что праздник начался накануне.

– Когда я увижу этого Ковальски своими глазами, я скажу тебе, могло ли все произойти так, как он говорит. Пока что я не могу представить, чтобы Мадиньо, каким бы Мудиньо он не был, ухаживал за Полиной и убил ее в припадке ревности. Мишу говорит невесть что. Или Ковальски, если он существует.

– А если они говорят правду?

– Мы никогда не узнаем. На суде они это не повторят.

Я слишком хорошо знала Кристофа. Чем меньше он говорил, тем быстрее соображал. Потом, когда мы торопились, я уже не осмелилась подступиться к нему. Во всяком случае он начинал дуться и нужно было менять тему.

Ковальски, оказывается, существовал. Работал на Севере дежурным по переезду на железной дороге, между Пон-де-ля-Дель и Дориньи. В сороковом во время наступления танков Гудериана он лишился ноги. Я знаю, что это звучит ужасно, но, как мне казалось, эта нога, отданная ради спасения отечества каким-то никому неизвестным капралом польского происхождения, для присяжных будет важнее всех боевых наград генерала, который слишком поздно вступил в ряды голлистов, так что за Ковальски я не очень горевала.

Увы, скромную лачугу этого главного свидетеля отыскали только накануне суда. Едва мы успели доставить его на место, как началось заседание. В первый раз я смогла услышать его только, когда он давал показания суду присяжных.

В Сен-Жюльене был Дворец правосудия, но год назад он пострадал во время последних боев. Все внутри было сломано, в здании гуляли сквозняки, а местная шпана всех возрастов пользовалась им как уборной.

Поэтому заседание суда проходило в классной комнате муниципальной школы. А школа эта была не чем иным, как бывшим пансионом Каролины, только на семь лет старше с новыми, появившимися за эти годы граффити. В классе сдвинули в угол скамейки и парты, поставили помост, где должны были стоять свидетели, этим дело и ограничилось.

За учительской кафедрой восседали судья Поммери и угловые судьи. Обвинители – военные и штатские – половина на половину – разместились вдоль окон. Я была единственной в ряду напротив. За мной сидел Кристоф, по бокам у него – охранники.

В глубине класса расположились семеро присяжных. Все – женщины. Я сразу же сумела настроить их против себя, когда мне их представили в помещении бывшей кухни.

– Разве возможно, – по глупости спросила я у судьи, – чтобы все присяжные, как одна, были женщины?

– Дорогой мэтр, несмотря на то что по декрету 1903 года этот полуостров отдан военному ведомству, он тем не менее входит в состав республики, а насколько мне известно, закон предусматривает, что присяжные выбираются по жребию. Хочу вам напомнить, что и вы, и обвинение вправе отвести присяжных, если они вас не устраивают, даже без объяснения причин.

Запасные присяжные тоже оказались женщинами, что ж, в этом я усмотрела странную иронию судьбы. Пришлось дать задний ход и выразить согласие на весь состав суда присяжных. Но это ничему не помогло. Эти полуостровитянки строили мне козьи морды все два дня, пока шли заседания. Жара стояла адская. Они дружно обмахивались под партами своими юбками, но поскольку чаще всего это происходило во время моих выступлений, я усомнилась в том, что таким образом они пытаются охладиться.