Одержимая Пепа - [8]

А коли нынче всё так хорошо складывалось, может, у него, наконец, получится определиться с тем, как должна выглядеть очередная птичья кормушка? Он задумал смастерить кормушку трёхъярусную и корпел над этим проектом уже три дня. Несколько десятков альбомных листов изрисовал, пытаясь изобразить будущую поделку, вот только выходило всё как-то неинтересно, скучно; и он винил в этом не свою задремавшую фантазию, а чёртову головную боль. Но сегодня могло получиться.

С этой оптимистичной мыслью Стенин подбросил в камин поленьев, в третий раз за вечер проведал Пелагею, а потом устроился в кресле перед журнальным столиком, на котором лежали альбом для рисования, карандаши, линейка и точилка. Для начала просмотрел старые эскизы и в очередной раз отметил, что нет в них оригинальности, изюминки. Ну смастерит он кормушку по одному из этих эскизов, но во время работы никакого удовольствия ведь не получит. А значит, нужно напрячь воображение.

Он постучал карандашом по поверхности столика. В сознании появился смутный образ... и исчез. В камине потрескивали поленья, за окнами продолжал падать снег. Вздохнув, Стенин решил начать рисовать нечто неопределённое, понадеявшись, что фантазия разыграется во время процесса и родит нужный образ. Остро отточенный грифель коснулся бумаги...

И тут Стенин буквально кожей ощутил чьё-то присутствие. Ему почудилось, что за креслом кто-то стоил и смотрит ему в затылок. Он резко обернулся...

Никого.

Ну, разумеется! Там и не могло никого быть. Пелагея заперта в комнате, входная дверь закрыта на замок. Однако Стенину было не по себе, он ведь пока не оглянулся чётко ощущал чьё-то присутствие. Как это объяснить? Проблемы с головой? Подумав о таком варианте, Стенин тут же от него отмахнулся, как отмахивался от мысли, что в его голове зреет опухоль. Неприемлемый вариант! А то, что что-то почувствовал... Да, померещилось, с кем не бывает? Это всего лишь симптом надвигающейся старости. Версия тоже так себе, однако это всё же лучше, чем проблемы с головой.

Стенин снова обратил взор на альбомный лист. Через какое-то время принялся рисовать — нервно, почти бездумно. Его не оставляла мысль, что он в любую секунду опять ощутит чей-то взгляд.

А потом он услышал громкий стон. Вздрогнул, выронив карандаш. Ему понадобилось время, чтобы сообразить: этот звук издаёт Пелагея! Девчонка проснулась!

Поднявшись с кресла, Стенин поспешил в спальню. Открыл дверь ключом, который теперь постоянно носил с собой, вошёл и включил свет. Пелагея сидела на кровати, сгорбившись, чуть покачиваясь и издавая звуки одновременно похожие на стон и на вой.

— Эй! Спокойно, всё хорошо! — произнёс Стенин. Он рассудил, что девчонка испугалась, когда очнулась в тёмной комнате, и выругал себя за то, что не продумал всё как следует. Нужно было включить свет в ванной комнате и оставить дверь приоткрытой.

Пелагея умолкла, посмотрела на него. Глаза у неё были мутные, заглянув в них, Стенин подумал об осенних лужах, в которых отражается пасмурное небо. Она медленно моргнула, лицо сморщилось.

— Я... не дома, — сказала Пелагея безжизненным голосом. — А где я?

Меньше всего Стенину хотелось что-то ей объяснять. Серьёзный разговор он решил отложить до того времени, когда она начнёт хорошо соображать. А пока...

— Ты в гостях, — пошёл он по пути обмана. — Пришла в гости и уснула.

— Да? А где... где все?

Стенин даже не пытался вникнуть, кого она имела в виду. У него сейчас было одно желание — чтобы девчонка опять уснула.

— Ложись, ещё поспи.

— Не хочу, — казалось, мышцы её шеи настолько ослабли, что с трудом удерживали голову. — Я хочу ещё выпить.

Стенин подошёл к тумбочке, налил из пластиковой бутылки в пластмассовую кружку тыквенного сока.

— Вот попей.

Пелагея взяла кружку, поднесла к губам и в этот момент её руки задрожали, немного сока выплеснулось на колени. Она как-то заторможено выругалась и с жадностью осушила кружку.

— Ещё? — спросил Стенин.

Секунд десять Пелагея молчала, словно пытаясь сообразить, что только что выпила, потом буркнула недовольно:

— Это не то... Я хочу выпить. Я сейчас за самогонкой схожу, только... только у меня бабок нет... У Лешего нормальная самогонка, я сейчас к нему... — она встала с кровати, пошатнулась и снова села. — Сейчас... сейчас схожу... Я быстро, одна нога там, другая... — икнула, — другая тут.

Глядя на неё, Стенин рассудил, что ему тяжко придётся в ближайшее время. Впрочем, иного он и не ожидал. Как говорится, назвался груздем...

— Я сейчас, — продолжала бормотать Пелагея, бессмысленно глядя в пол перед собой и чуть покачиваясь.

Стенин вышел из комнаты, не забыв закрыть дверь на ключ. Скоро вернулся с бутылкой пива, в которую добавил снотворного. Он считал, что у пагубных пристрастий должен быть финальный аккорд — последняя сигарета, последняя рюмка, последняя бутылка пива. Это как жирная точка в конце печального повествования. Так что, отдав пиво Пелагее, он верил, что поступает разумно.

Она пила так, словно от скорости поглощения зависела её жизнь. Сделав с десяток глотков, отдышалась и снова припала губами к горлышку. Стенин подумал вдруг, что если этой девчонки не станет, то о ней никто не прольёт ни единой слезинки. Она из тех людей, до которых никому нет дела. Ненужный человек, одна из тысяч — нет, миллионов — ненужных. Логика говорила, что если в одночасье все эти люди вымрут, то мир станет чище, спокойней, безопасней, однако совесть была с логикой не согласна. Ох уж эта совесть. Стенин помнил, что ещё несколько лет назад она особо его не беспокоила, и жилось в те времена как-то проще.