Одержимая Пепа - [5]

Она училась во втором классе, когда отца не стало. Опеку над ней взяла бабушка. Мать бросила семью давно, насколько знал Стенин, та умотала за бугор с каким-то хахалем. Пелагея росла, но клеймо «дочь маньяка» не тускнело; люди её чурались, а некоторые относились к девчонке так, словно это не отец, а она была серийным убийцей. Однако Пепа всё же умудрялась идти по жизни с высоко поднятой головой; тем, кто её ненавидел, она глядела в глаза уверенно, бросая им вызов. Ей приходилось драться в школе, а потом и в училище. Она как умела противостояла враждебному миру. И вопреки здравому смыслу, даже фамилию не поменяла и не уехала из города, в котором когда-то зверствовал её отец, Фёдор Пашин, Отсекатель. Да, бунтарство Пелагеи вызывало у Стенина восхищение, но в то же время он видел в этом бунтарстве что-то ненормальное, потому что оно было на грани. Это как жить с оголёнными нервами, стиснув зубы от нескончаемой боли, но, не позволяя себе даже тихого стона. Сдалась ли она, когда подружилась с алкоголем? Стенин в этом не был уверен. Возможно, постоянные пьянки тоже являлись своеобразным протестом, выражением презрения к враждебному миру. Быть может, как озлобленный изгой, она выбрала именно такую тактику — тактику, ведущую к самоуничтожению. Пепа, словно бы кричала этому миру: «Пошёл ты на хер, я ухожу! Ухожу в пьяном угаре, весело, ни о чём не жалея!»

Но он, полковник Стенин, не позволит ей уйти. Она должна перестать бороться и начать просто жить. Он хотел, чтобы Пелагея увидела, как утром солнце поднимается над лесом; услышала, как щебечут птицы и... ощутила умиротворение. Это сложно. Пожалуй, сложнее, чем избавиться от алкогольной зависимости. Обрести умиротворение нельзя, не избавившись от злости, а это чувство давно стало для Пепы основным. По сути, именно злость помогала ей держаться. Стенин не знал, как сможет направить девчонку на нужный путь, но был уверен: со временем идеи на этот счёт в голове появятся.

Он зашёл в подъезд, поднялся на этаж. Машинально протянул руку, чтобы нажать на кнопку звонка, однако звонка на стене не оказалось, там были лишь два перекрученных провода. А потом Стенин обнаружил, что дверь не заперта и вошёл в квартиру. Сразу же почуял неприятный кисловатый запах — то ли блевотиной воняло, то ли ещё чем-то. Поморщившись, он прошёл на кухню. За грязным столом клевала носом и тихо буровила тощая тётка с синюшной гематомой на скуле; на полу возле раковины спал мужик в замызганной спецовке. Повсюду валялись бутылки, окурки, мятые сигаретные пачки, упаковки от макарон быстрого приготовления. По ножке стола бежал рыжий таракан. С некоторым удивлением, Стенин увидел на подоконнике белый керамический горшок с опрятной цветущей геранью. Это было как-то неожиданно, словно солнечный лучик в аду. Неужели Пелагея даже спьяну не забывала заботиться об этом растении? Хмыкнув, Стенин покинул кухню, зашёл в комнату и увидел Пепу. Та дрыхла на продавленном диване, её голова покоилась на ворохе драного тряпья, правая рука свисала и почти касалась пола. Тут, так же, как и на кухне, было много пустых бутылок и окурков. Занавески — почти сорваны, оконное стекло рассекала трещина, в углу громоздились чем-то набитые чёрные мусорные пакеты, там же блестели осколки разбитых бутылок.

Для Стенина всё это было не в новинку; за время своей службы он с лихвой насмотрелся на подобные квартиры. Ему приходилось созерцать и похуже обстановку — в наркоманских притонах, например. И то, что время сейчас два часа дня, а здесь уже все пьяные в дребадан — тоже ничего нового и удивительного. Обычное дело.

Тяжело вздохнув, он снова посмотрел на Пелагею. На ней были серая кофта, мешковатые штаны и, знавшие лучшие времена, чёрные мужские ботинки. Похоже, она всегда дрыхла вот так, не раздеваясь. Пришла откуда-то, бухнула с теми, кто на кухне сейчас спал, и отрубилась. Хорошо хоть до дивана сумела добраться. То, что она была обута и в относительно тёплой одежде, Стенин счёл удачей — одной проблемой меньше. Теперь оставалось только до машины её дотащить. Нелёгкая задача, учитывая, что Пепа девчонка крупная.

Ну ничего, справится.

Он подошёл к дивану, опустил ноги Пелагеи на пол, затем немного её приподнял, поднырнул под руку и, прилагая немалые усилия, потащил в коридор. Она чуть приоткрыла веки, что-то пробормотала, и Стенин ощутил запах перегара.

— Всё в порядке, — прохрипел он. — Давай, переставляй ноги.

И Пелагея послушалась, самостоятельно сделала шаг, другой. При этом она продолжала бормотать, глядя будто бы в никуда сквозь щёлки полуприкрытых век.

— Молодец, — похвалил Стенин. — Вот так... вот так... Ещё шажок.

Он вывел её из квартиры. На то, чтобы спуститься по короткому лестничному пролёту, ушло минут пять. Стенин запыхался, сердце колотилось от напряжения. Когда вышли на улицу, едва не столкнулись с пожилой женщиной в зелёном пальто с пышным меховым воротником. Она отшатнулась, зыркнула возмущённо на Пелагею, потом на Стенина.

— Ты куда её тащишь? — голос был скрипучим. — Куда, говорю, тащишь, а?

— В больницу, — соврал Стенин. — Она лечиться будет.