Одень свою семью в вельвет и коттон - [5]

придавало ему двойное значение. Для тех, кто был ей ровня, оно означало: «Смотрите – я постоянно в движении!», а для тех, кому повезло меньше, предложение звучало, как совет: «Не обманывайте себя; иметь больше, чем один дом, очень сложно».

Когда мы попробовали повторить сказанное женщиной, то первые несколько раз наши голоса звучали вымученно и снобски, но уже к полудню смягчились. Мы хотели иметь то, что было у этой женщины. Передразнивая ее, мы осознали, что это безнадежно недоступно.

«Мой дом – в общем, один из моих домов…». Мама произносила это в спешке, будто на нее давила необходимость быть более конкретной. Таким же образом она говорила: «Моя дочь – в общем, одна из моих дочерей». Однако второй дом был солиднее, чем вторая дочь, и поэтому у мамы не получалось по-

добрать верную интонацию. Я, в свою очередь, пошел в противоположном направлении, делая ударение на слове «один» таким образом, чтобы наверняка отдалить от себя слушателя.

– Скажи это с такой интонацией, и люди будут тебе завидовать, – сказала мама.

– Ну, а разве мы не этого хотим?

– Типа того. Но гораздо больше нам хочется, чтобы они за нас порадовались.

– Но зачем тебе радоваться за кого-то, кто имеет больше тебя? – недоумевал я.

– Я думаю, это зависит от человека, – сказала мама. – Как бы там ни было, это неважно. Со временем, когда наступит нужный день, все получится само собой.

И мы ждали.

В какой-то момент, ближе к концу 60-х годов, Северная Каролина стала называть себя «Штатом увлекательных каникул». Эти слова были выбиты на номерных знаках автомобилей, а целый ряд рекламных роликов на телевидении напоминал нам, что у нас, в отличие от наших соседей, есть и пляж, и горы. Были те, кто метался между первым и вторым, но большинство стремилось выбрать себе пейзаж и привязаться к нему. Мы были Пляжными Людьми, Людьми с Изумрудного Острова, но главная заслуга в этом принадлежала маме. Не думаю, что нашего отца когда-либо заботил его отпуск. Вдали от дома он чувствовал тревогу и раздражение, а мама обожала океан. Она не умела плавать, но любила постоять у кромки воды с удочкой в руках. Она не ловила рыбы и не выражала ни надежды, ни разочарования по поводу своих действий. О чем она думала, глядя на волны, оставалось загадкой. Но эти мысли явно доставляли ей удовольствие.

Как-то наш отец опоздал с заказом гостиницы, и мы были вынуждены довольствоваться остатками – не коттеджем, а жалким, запущенным домом. В таких местах жили бедняки. Двор был огражден железной сеткой, воздух кишел мухами и комарами, которых обычно уносил океанский бриз. А однажды с дерева упала отвратительная мохнатая гусеница и укусила мою сестру Эми в щеку. Ее лицо распухло и обесцветилось, а через час только руки и ноги помогали опознать в ней человека. Мама отвезла ее в больницу, а по возвращении использовала Эми как образец А, указывая на нее не как на собственную дочь, а как на уродливого незнакомца, вынужденного жить с нами. «Вот что получается, если ждать до последней минуты, – сказала мама отцу. – Ни песчаных дюн, ни волн, только это».

С тех пор мама взяла заказ гостиницы в свои руки. Мы ездили на Изумрудный остров на неделю каждый год в сентябре и всегда жили на берегу океана. Я хотел бы кое-что рассказать о коттеджах на берегу. Они стояли на сваях и выглядели большими, по крайней мере, внушительными. Некоторые были покрашены, некоторые облицованы деревом в стиле Кейп-Кода, и все они имели названия, самым остроумным из которых было «Рай лентяя». Хозяева вырезали свой знак в виде стоящей рядом пары мокасин. Обувь была реалистично разукрашена, а буквы выглядели раздутыми и корявыми, шатаясь, как пьяницы, на фоне мягкого кожзаменителя.

«Вот так название!» – восклицал наш отец, и трудно было с ним не согласиться. Тут были «Дырявый черпак», «Насест пеликана», «Тень и лень», «Шотландский чепец», «Веселые дюны», и за каждым названием шло имя и родной город владельца. «Клан Дунканов – Шарлотта», «Семья Грэфтонов – Роки-Маунт», «Хэлижин Старлинги из Пайнхерста» – эти знаки словно повторяли: «Мой дом – в общем, один из моих домов».

На пляже мы сильнее, чем обычно, ощущали, что наши жизни в руках фортуны. При удачном раскладе – когда светило солнце – мы с сестрами чувствовали, что в этом есть и наша заслуга. Мы были удачливой семьей, и поэтому всем разрешалось купаться и рыться в песке. Когда шел дождь, нам не везло. Тогда мы сидели в доме и замыкались в себе. «После обеда прояснится», – говорила нам мама, и мы аккуратно ели, сидя на подстилках, которые приносили нам удачу. Когда это не помогало, мы переходили к плану Б. «Ой, мамочка, ты так много работаешь, – говорили мы. – Давай мы помоем посуду. Давай мы подметем». Мы были детьми из волшебной сказки, надеясь, что наше благонравие сможет выманить солнце из его норы. «Вы с папой были так добры к нам. Давай мы помассируем тебе плечи».

Если к вечеру погода не улучшалась, то мы с сестрами затевали ссору и орали друг на друга, пытаясь найти виновника неудачи. Кто из нас был недоволен менее всех остальных? Кто свернулся калачиком на заплесневелой кровати с книжкой и стаканом шоколадного молока так, будто дождь на самом деле не такая уж плохая штука? Мы находили этого человека (как правило, мою сестру Гретхен), а затем били его.