— А что мы делаем четырнадцатого июля? Четырнадцатого июля мы празднуем День Бастилии, не так ли?
Шёл второй месяц занятий на курсах французского. Преподавательница делала с нами упражнение на местоимение "мы".
— Может быть, в День Бастилии мы поём? — спрашивала она. — Может быть, мы танцуем на улицах? Ну-ка, отвечайте!
В нашем учебнике были фотографии, на которых французы что-то праздновали. Полагалось угадать, что именно. Точнее, выбрать подходящий из списка основных праздников, напечатанного на этой же странице. Задание — легче лёгкого, но, по мне, скорее подходящее для отработки местоимения "они". Не знаю, как мои соученики, а я лично в День Бастилии собирался сидеть дома — заодно духовку отмою.
Когда мы делали упражнения из учебника, я обычно вычислял, какая фраза выпадет мне, и заранее сосредотачивался на ней, а чужих ответов не слушал. Но в этот день мы отклонились от рутины — преподавательница спрашивала лишь тех, кто вызывался ответить добровольно, — так что я оторвался от книги и уселся поудобнее — за меня и так наболтают. Сегодня самыми активными были гувернантка-итальянка, поляк с полькой — балабол с балаболкой — и тучная марокканка с высокомерно надутыми губами, которая разговаривала по-французски с детства, а на курсы пошла в надежде избавиться от орфографических ошибок. Весь материал она прошла ещё в третьем классе начальной школы, так что при любом случае старалась перед нами блеснуть. Казалось, она не на уроке сидит, а в телевикторине участвует, где за самый быстрый ответ дают двухкамерный холодильник или путёвку на Карибы. В первый же день занятий она так часто поднимала руку, что растянула сухожилие, и теперь обходилась без церемоний: стремительно выкрикивала ответы с места, откинувшись на спинку стула, а исполинские бронзовые руки скрестив на груди — вылитый джинн из "Тысячи и одной ночи"… Если, конечно, джинны бывают спецами по французской грамматике.
Когда о Дне Бастилии поговорили достаточно, преподавательница перешла к Пасхе. В наших учебниках этот праздник символизировало чёрно-белое фото шоколадного колокола на фоне пальмовых ветвей.
— А что мы делаем на Пасху? Кто хочет рассказать?
Пасха. Ещё один праздник, от которого я стараюсь увильнуть. Ту Пасху, которую отмечали наши неправославные друзья и соседи, наша семья обычно игнорировала. Пока другие дети обжирались шоколадными фигурками, мы с сёстрами и братом держали эпически длинные посты, молитвенно сцепляли свои исхудалые пальчики и просили небеса, чтобы тягомотная служба в Свято-Троицкой церкви закончилась. У нас, греков, Пасха была своя, то через две, то через четыре недели после "американской", как выражались в наших кругах. Причина не то в лунном календаре, не то в каких-то аспектах православия — в общем, дело тёмное, хотя наша мама всегда подозревала: греки откладывают праздник лишь ради того, чтобы покупать марципановых цыплят и шоколадные яйца по дешёвке на распродажах. "Скряги проклятые, — бурчала она. — Будь их воля, мы бы Рождество ах в середине февраля праздновали".
Поскольку наша мать была воспитана в протестантском духе, пасхальные торжества в нашем доме представляли собой мешанину из греческих и американских обычаев. В детстве мы получали в подарок корзинки со сладостями, а когда подросли, Пасхальный Кролик расширил свой бизнес. Курильщики находили у своей кровати пачку сигарет и набор одноразовых зажигалок, а некурящие — что-нибудь аналогичное, в соответствии с их личными вредными привычками. Вечером устраивался традиционный греческий ужин, а потом играли в особую игру — чокались друг с другом яйцами, окрашенными в цвет крови. Символический смысл этого обряда я как-то запамятовал, но тому, чьё яйцо не треснет, теоретически будет везти весь год. Я победил всего один раз. В тот год моя мать умерла, мою квартиру ограбили, а меня самого увезли в больницу с приступом хвори, которую врач назвал "коленом горничной".
Итальянка, запинаясь, попыталась ответить на вопрос… и вдруг марокканка зычно спросила:
— Извините, но что такое Пасха?
Допустим, она выросла в мусульманской стране, но неужели ни разу не слышала этого слова? Оказалось, не слышала.
— Я серьёзно, — продолжала марокканка. — Я правда не понимаю, о чём вы тут говорите.
Преподавательница велела нам сообща разъяснить, что это за праздник.
Первую попытку, в меру своих возможностей, совершили поляки.
— Это вечеринка, — сказала полька, — для маленька мальчика Бога, который себя назвает Иисус… и… тьфу ты… — На этом её познания иссякли. Но соотечественник пришёл ей на выручку:
— Он назвает Иисус себя и потом… в один день… он будет мёртвый на двух… ломтях… дров.
Подключились и остальные студенты, сообщая крупицы информации, от которых папу римского хватил бы удар.
— Один день он умирать и потом он идти высоко, над моя голова. чтобы жить с ваший отец.
— Он имел длинный волос, и, когда он умирает, в первый день он приходит назад сюда — сказать человекам "привет".
— Иисус — он милый.
— Он делал хорошее, а в Пасху мы есть грустные потому, что кто-то сделал его мёртвым сегодня.
Отчасти проблема была в лексике. Мы не знали таких простых слов, как "крест" или "воскресение", не говоря уже о заковыристых выражениях типа "отдал Сына Своего единородного". Столкнувшись с необходимостью растолковать краеугольные основы христианства, мы поступили так, как любая группа уважающих себя людей. А именно: заговорили о еде.
