— Пасха — это праздник, чтобы есть ягнёнки, — объяснила гувернантка-итальянка. — Мы также можем есть шоколады.
— А кто приносит шоколад? — спросила преподавательница.
— Пасхин Кролик. Он носишь шоколады.
— Кролик? — преподавательница, решив, что я что-то напутал, оттопырила указательные пальцы, поднесла к своей макушке и задвигала ими, как ушами. — Вы хотите сказать, такой вот зверёк? Кролик… как кролик?
— Ну конечно, — сказал я. — Он приходишь в ночь, когда мы спам на кровати. Рукой он носишь корзина и всяки еды.
Преподавательница, вздохнув, покачала головой. "Теперь понятно, отчего его родная страна так ужасна", читалось у неё на лице.
— Нет, нет, — сказала она. — Здесь, во Франции, большой колокол приносит шоколад. Колокол прилетает из Рима.
Я потребовал тайм-аут. — Но… но как колокол знат ваш адрес?
— А кролик откуда знает? — парировала она.
Что ж, обоснованное возражение. Но у кролика по крайней мере есть глаза. Это уже кое-что. Кролики где только не бегают, а колокола в большинстве своём могут только качаться взад-вперёд — да и то с чужой помощью. И вообще Пасхальный Кролик — это личность. С ним хочешь познакомиться, пожать ему лапу и всё такое. А вот у колокола обаяния не больше, чем у чугунной сковородки. С тем же успехом можно было бы рассказать, будто под Рождество с Северного полюса прилетает волшебный совок для мусора, который везут по воздуху восемь кирпичей. Кто станет до утра не смыкать глаз, чтобы не пропустить, как какой-то занудный колокол принесёт подарки? И зачем колоколу лететь из Рима, если на месте, в Париже, и так колоколов завались? Вот самое неправдоподобное во всей истории: хрена с два французские колокола позволят гастарбайтеру прилетать из-за границы и отнимать у них работу. Этому римскому колоколу ещё повезёт, если ему позволят убирать за собакой французского колокола — да и то сначала придётся выправлять официальное разрешение на труд. В общем, чушь какая-то.
Все наши разъяснения лишь запутывали марокканку. Длинноволосый мертвец, якобы живущий с её отцом, нога ягнёнка с гарниром из шоколада и пальмовых веток… В равной мере озадаченная и шокированная, она пожала массивными плечами и вернулась к чтению комикса, который прятала под тетрадью.
А я задумался: даже если устранить языковой барьер, сумеют ли мои соученики и я сам внятно разъяснить смысл христианства — идеи, в которой и так не все концы сходятся?
Когда пытаешься рассказать о своих религиозных убеждениях, самое главное слово — "вера". Сила веры наглядно подтверждена уже нашим присутствием в этом классе. Разве мы стали бы биться над грамматическими упражнениями, рассчитанными на разум шестилетнего ребёнка, если бы не верили поголовно, что всё-таки, вопреки всей очевидности, каким-то чудом овладеем языком? Раз уж я надеюсь, что однажды смогу непринуждённо поддержать беседу по-французски, плёвое дело — уверовать, что однажды посреди ночи ко мне заскочит кролик и оставит пригоршню леденцов и пачку ментоловых сигарет. Так зачем мелочиться? Раз уж я в состоянии поверить в себя, почему бы не допустить, что всё невозможное возможно? Я сказал себе, что, несмотря на её поведение на предыдущих занятиях, наша преподавательница — милейшая женщина, желающая мне только добра. Я признал, что всеведущий бог сотворил меня по своему образу и подобию, а теперь хранит меня от бед и руководит моей судьбой. Непорочное зачатие, Воскресение, чудеса, которых не счесть… Я раскрыл сердце всему непредсказуемому разнообразию и неистощимому потенциалу Вселенной.
И всё-таки колокол, чтоб его приподняло да шлёпнуло… Нет, колокол — это уж чересчур.
