Очищение молитвой - [5]

— А сколько солярки-то нужно будет? — задал больной вопрос Староста.

— Много, но это пусть Саня считает. Оно того стоит, отцы. — подытожил тему Федя.

— Да… И вот ещё что. Я говорил, что потом вернёмся к этому. Странно… Ни в городе, ни рядом где — ходунов мы не заметили. То есть, я не говорю, что их там нет. Должны быть. Но мы ни одного не засекли. А я такой, знаете, если что странно, волнуюсь за это. И кажется мне, что неспроста там так. Вроде бы, да? — городок и небольшой, Лихославль-то, а ведь город какой-никакой. И народу там было сколько? — ну две, три тысячи человек. А как Случилось там — ну понятно, всё-таки город, деревни, кладбища кругом, многих сразу подрали ходуны, а всё же? Должен был кто-то и остаться ведь. И опять же — где тогда ходуны? Мы-то знаем, что как стал упырём, то с родных мест не уходит, ну и где они тогда? Что-то новое?

— Помилуй Господи! — перекрестился Отец Паисий. — Страхи Господни!

— Вот это и волнует. — продолжил Федя. — Враг, короче, неведом. Что мы должны знать, исходя из своих целей, об нежити там? — всё. А что мы реально знаем? — ничего. Вот я потому и говорю — вроде как — впустую сходили…

— Да не впустую, что ты заладил! — вспалил Староста. — Не в пустую, Федя. Такое отсутствие результата — тоже результат. Теперь мы знаем. Людей там — нет, это раз. А технику нашли и топливо — это мало тебе? — загнул второй палец Пётр Василич. — А надо ещё поискать по городу, мало что там ещё нужного… А магазины? Ты вот, охотничий там, говоришь. А ещё — одежда какая, консервы. Да и по домам, прости Господи, пошарить не грех, так ведь, Батюшка? — обратился за поддержкой к благочинному Староста.

— Благословлю на это. — Отец Паисий был краток.

— Видишь, и не впустую, получается. — хлопнул по плечу Федю Пётр Василич. — Короче, Федя, давай тогда с этим тянуть не будем, раз решили. Ты с Сашей Волковым переговори сам, раз послали за ним и вечером в село приезжай, помозгуем ещё. Ещё подумал вот — коли, как ты говоришь, странно там с нежитью, то может батюшка от церкви кого пошлёт с вами.

— Соглашусь, Пётр Василич — не помешает благочинного послать с группой. — кивнул старосте Отец Паисий.

— Мы тогда с батюшкой теперь на село. — хлопнул руками по коленям, вставая, Староста. — По хозяйству вопросов ещё уйма, и служба скоро уже. А после службы приходи тогда. Ну, поужинаем у меня. Застолье пропустишь раз, ничего. Так вот. — встал и направился к выходу Пётр Василич, а за ним и благочинный, благословив Фёдора.

— Ну, в Церкви увидимся.

— Ну, до вечера.

У крыльца дома правления уже собралась толпа, обступившая батюшку со старостой, и отец Паисий благословлял людей направо и налево, кому-то что-то говорил, отвечал на вопросы. Пётр Василич поднял обе руки:

— Православные, попустите! Всё, времени уже нет! Макар Степаныч! Сегодня что — выходной?! Разгоняй давай свою демонстрацию! Чё это такое? Или работы нет у людей? — так я сейчас найду!

— Так, родимые, всё! Заканчиваем тут. Ну-ка, пропустите батюшку! — стал разгонять селян Степан Макарыч. — Где Семён? Кликните его там, пусть подгоняет телегу, старшие вышли!

Фёдор вышел на крыльцо и прикрыл дверь в правление.

— Саня Волков как приедет — пусть ко мне идёт, дома буду. — сказал он людям, поклонился ещё раз отцу Паисию и пошёл домой.

ТОГДА. Июль 2010, Кушалино, Тверская область. Пётр Васильевич Русков

Пётр Васильевич Русков всю жизнь, можно и так сказать, проработал тут, в Кушалино, бухгалтером в колхозе. Работал с полной отдачей, вступил в партию, был и секретарём партийной ячейки. Таким уж он был человеком — одна жизнь — одна работа. Если у иных трудовые книжки пухли от записей, у Рускова была запись только одна — бухгалтер, колхоз «Кушалино». Колхозное руководство по-своему ценило Петра Васильевича — когда колхоз начал строить многоквартирки, одну из квартир на втором этаже в первом же доме выделили Рускову. И когда пришло время оформлять пенсию, Пётр Васильевич, конечно же, написал заявление на имя Председателя колхоза «Кушалино», что желает продолжать работу в своей должности и далее. А другого от него никто и не ждал.

Так, сводя балансы, ежегодные и ежеквартальные, дебит и кредит колхоза — миллионера, Пётр Васильевич Русков дожил и доработал до самого эпохального события в своей жизни, к которому готов он совершенно не был. Более того, когда оно произошло, Русков даже и не понял, не придал значения случившемуся. Ну был СССР, а стала Россия. Вдруг резко Партия — дело жизни! — куда — то делась. Был партийным человек — хоп! — уже нет. Некоторые товарищи по партии сразу забормотали что-то про демократию, про культ личности Сталина — кровавого палача, про покаяние коммунистов перед народом, а то и судом над ними над всеми. Переобулись, в общем. Глубина трагедии начала осознаваться уже через год. Денежная вакханалия, поголовное пьянство, тунеядство захлестнули людей на селе, в цепляющимся за осколки прошлого, умирающем колхозе. Продуктов не было и раньше — за колбасой дружно в Москву ездили, но люди и огороды сажали, и коров держали — а зарплаты в колхозе-то были в страду и по-московским меркам неплохими. Было дело, работа — и на это как-то привыкли закрывать глаза. А тут как прорвало. Молодёжь как-то вдруг резко потянулась в город, теперь уже и не Калинин — в Тверь, а кто и в Москву. Колхоз чах, разваливался и разворовывался на глазах. Огромный колхозный АМТС — крупнейший в районе! — растаскивался, приватизировался, распродавался со скоростью курьерского экспресса, топливо, пока выделяемое из района, исчезало вникуда, и селяне шептались между собой о том, что руководство связалось с каким-то бандитами из Калинина, тьфу, Твери. Перспектива перестала просматриваться и на месячном горизонте, будущее пугало людей безысходностью. А что делает русский колхозник, когда вокруг начинает твориться такая вот ерунда?! Ага, правильно — за бутылку. А память об андроповских временах — ещё свеженькая, забудешь такое. А в сельпо водочка вдруг появилась разная — на выбор, и диковинные заграничные бутылки с ней заодно. Да стоить стало — ого-го! И с каждым днём дорожает. Системно тут не забухаешь. И расцвело буйным цветом подзабытое, казалось, самогоноварение. И село погрузилось в долгий, непреходящий запой…