Очерки теории идеологий - [33]
Особую остроту консервативная критика культурной и нравственной деградации общества приобрела в 1980-е годы, когда правые политические силы перешли в наступление на государство всеобщего благоденствия, породив знаменитый исторический феномен «консервативной волны». Примечательно, что если сам Штраус был крайне осторожен в привнесении своих философских взглядов в реальную политику (особенно это относится к очевидной антидемократичности штраусовского государства), его последователи выражали свою позицию смелее, не боясь вступить в конфронтацию с демократическим культурным трендом второй половины XX века. Во многом благодаря этому обстоятельству критика релятивизма и постмодернизма, которая долгое время игнорировалась некосерваторами, в 1980-е годы вышла на первый план идеологических столкновений[26].
Показательна в этом смысле дискуссия, развернувшаяся вокруг путей развития образования на Западе. Именно постмодернизм последователи Штрауса выделяли в качестве основной угрозы традиционной системе образования, особенно ополчившись против знаменитого принципа деконструкции, который ведет к «отказу от истины во имя философии, когда творчество переводчика важнее, чем текст», в результате все замыкается на интерпретаторах, «которые говорят, что нет ни текста, ни реальности, этим текстом описываемой» [Bloom, 1987, р. 379].
Эта дискуссия вышла за рамки сугубо интеллектуального спора, так как консерваторы осуждали ученых, занимающихся проектом «разоблачения фасада объективности» [D'Souza, 1991, р. 157] не только с чисто эпистемологических позиций. Подобная «интеллектуальная эквилибристика» только усиливала моральный релятивизм. Так, один из американских профессоров выразил озабоченность, узнав, что не все студенты считают виновных в Холокосте носителями морального зла [Wilson, 1993, р. 8]. Кроме того, культурный релятивизм вел, по мнению консерваторов, к подрыву национальной идентичности, что угрожало ни много ни мало национальной безопасности, так как поощряло студентов «к благосклонному рассмотрению других культур и придирчивому анализу культуры собственной» [Cheney, 1995, р. 26].
Были и более резкие оценки влияния постмодернизма на систему образования. Так, один из британских консерваторов видел в постмодернизме «вирус зла в культуре», который «ставит нас под сильное воздействие тех, кто заключил договор с дьяволом» [Holbrook, 1994, р. 13].
Нужно отметить, что европейские консерваторы (в отличие от американских) прослеживали преемственность между постмодернизмом и модернизмом[27]. Р. Скрутон в связи с этим писал, что разрушение порядка и традиции – дело рук «как модернистов, так и постмодернистов от Сартра до Рорти», создающих «мир, который лишен всякого авторитета» [Scruton, 1994, р. 477]. То, что позиция Скрутона носит ценностную идеологическую окраску, видно по тому, что он не стесняется в выражениях, заявляя: «Релятивизм – первое прибежище негодяя, а вульгарный релятивизм не имеет шансов на выживание вне умов невежественных негодяев» [Ibid., р. 32–33].
Обозначенный выше идеологический запал не был сугубо публицистической риторикой. Скрутон достаточно точно подмечает эпистемологический софизм релятивизма: из утверждения истинности релятивистского видения как идеи релятивизм делает вывод об абсолютности своей истины в практическом смысле, хотя сама суть релятивизма состоит в отрицании истины [Scruton, 1994, р. 33]. Однако несмотря на очевидную ущербность релятивизма, Скрутон с разочарованием пишет о его широкой распространенности; т. е. релятивизм, являясь очевидным злом, вербует все новых и новых сторонников, пользуясь ущербностью человеческой природы. Можно сказать, что постмодернисты уподобляются Фаусту, заключившему договор с дьяволом. Не случайно глава книги Скрутона, посвященная постмодернистской деконструкции, называется «Дьявол» [Ibid.].
Нужно отметить, что собственно интеллектуальные конструкции постмодернизма не вызывали ненависти у консерваторов, скорее, они вызывали иронию по поводу завышенной значимости «странных и заумных» теорий, которые всегда были популярны у интеллектуалов [D'Souza, 1991, р. 182]. Угрозу консерваторы видели в том, что эти постмодернистские идеи служат определенным политическим целям, так как политизируют сферы образования и культуры.
Пагубность и ценностная опасность подобной политизации, по мнению консерваторов, состоят во внедрении в систему образования таких понятий, как «политкорректность», «мультикультурализм», «политика идентичности» и «поощрение различий». При этом отмечается не только идейное, но и организационное наступление пагубных идей: критерии приема студентов в университеты, кадровые назначения в вузах, характер программ – все это, считают консерваторы, пропитано постмодернистской политизацией.
По мнению Дж. О'Салливана, данная деструктивная политизация вырвалась за академические стены, превращая личность в сумму частностей и лишая ее (личность) универсальных оснований; подобная идентификация по расе, тендеру или сексуальной ориентации имеет разрушительные последствия для общества [O'Sullivan, 1996, р. 23–43]. Это ведет к текучести идентификации, что подрывает основы сильных и стабильных обществ, создавая уродливые формы социальной мимикрии, когда чуждое содержание имитирует традиционные формы, – например, понятие гей-семьи, которое ставит под угрозу уникальный и привилегированный статус семьи традиционной.
Выступление на круглом столе "Российское общество в контексте глобальных изменений", МЭМО, 17, 29 апреля 1998 год.
Когда Геббельс создавал свое «Министерство пропаганды», никто еще не мог предположить, что он создал новый тип ведения войн. В XXI веке войны приняли новый облик. Война превратилась не только в противостояние военной силы, но и в войну информационных технологий.Сегодня любая война начинается с информационного «артобстрела». Зачем завоевывать страну силой оружия, сталкиваясь с сопротивлением и неся потери? Ведь можно подчинить ее изнутри, силами ее же граждан. Это и есть конечная цель, глобальная стратегия информационной войны.
Книга шведского экономиста Юхана Норберга «В защиту глобального капитализма» рассматривает расхожие представления о глобализации как причине бедности и социального неравенства, ухудшения экологической обстановки и стандартизации культуры и убедительно доказывает, что все эти обвинения не соответствуют действительности: свободное перемещение людей, капитала, товаров и технологий способствует экономическому росту, сокращению бедности и увеличению культурного разнообразия.
Феноменом последних лет стал резкий рост массовых протестных выступлений в разных странах мира. На смену череде «оранжевых революций» пришли «революции 2.0», отличительная черта которых — ключевая роль Интернета и социальных сетей. «Арабская весна», «Occupy Wall Street», «Болотная площадь», лондонские погромы, Турция, Бразилия, Украина… — всюду мы видим на улицах молодежь и средний класс, требующий перемен. Одна из точек зрения на эти события — рост самосознания и желание молодых и активных участвовать в выборе пути развития своих стран и «демократический протест» против тирании и коррумпированных элит.
Конфликт вокруг Западной Сахары (Сахарской Арабской Демократической Республики — САДР) — бывшей испанской колонии, так и не добившейся свободы и независимости, длится уже более тридцати лет. Согласно международному праву, народ Западной Сахары имеет все основания добиваться самоопределения, независимости и создания собственного суверенного государства. Более того, САДР уже признана восьмьюдесятью (!) государствами мира, но реализовать свои права она не может до сих пор. Бескомпромиссность Марокко, контролирующего почти всю территорию САДР, неэффективность посредников ООН, пассивность либо двойные стандарты международного сообщества… Этот сценарий, реализуемый на пространствах бывшей Югославии и бывшего СССР, давно и хорошо знаком народу САДР.
Книга историка и социолога Бориса Кагарлицкого посвящена становлению современного государства и его роли в формировании капитализма. Анализируя развитие ведущих европейских империй и Соединенных Штатов Америки, автор показывает, насколько далек от истины миф о стихийном возникновении рыночной экономики и правительстве, как факторе, сдерживающем частную инициативу. На протяжении столетий государственная власть всей своей мощью осуществляла «принуждение к рынку».В книге использован широкий спектр источников, включая английские и американские периодические издания XVIII и XIX века.
В классической работе выдающегося американского исторического социолога Баррингтона Мура-младшего (1913–2005) предлагается объяснение того, почему Британия, США и Франция стали богатыми и свободными странами, а Германия, Россия и Япония, несмотря на все модернизационные усилия, пришли к тоталитарным диктатурам правого или левого толка. Проведенный автором сравнительно-исторический анализ трех путей от аграрных обществ к современным индустриальным – буржуазная революция, «революция сверху» и крестьянская революция – показывает, что ключевую роль в этом процессе сыграли как экономические силы, так и особенности и динамика социальной структуры. Книга адресована историкам, социологам, политологам, а также всем интересующимся проблемами политической, экономической и социальной модернизации.
Роджер Скрутон, один из главных критиков левых идей, обращается к творчеству тех, кто внес наибольший вклад в развитие этого направления мысли. В доступной форме он разбирает теории Эрика Хобсбаума и Эдварда Палмера Томпсона, Джона Кеннета Гэлбрейта и Рональда Дворкина, Жана-Поля Сартра и Мишеля Фуко, Дьёрдя Лукача и Юргена Хабермаса, Луи Альтюссера, Жака Лакана и Жиля Делёза, Антонио Грамши, Перри Андерсона и Эдварда Саида, Алена Бадью и Славоя Жижека. Предметом анализа выступает движение новых левых не только на современном этапе, но и в процессе формирования с конца 1950-х годов.
В монографии проанализирован и систематизирован опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах, начавшегося в середине XX в. и ставшего к настоящему времени одной из наиболее развитых отраслей социологии власти. В ней представлены традиции в объяснении распределения власти на уровне города; когнитивные модели, использовавшиеся в эмпирических исследованиях власти, их методологические, теоретические и концептуальные основания; полемика между соперничающими школами в изучении власти; основные результаты исследований и их импликации; специфика и проблемы использования моделей исследования власти в иных социальных и политических контекстах; эвристический потенциал современных моделей изучения власти и возможности их применения при исследовании политической власти в современном российском обществе.Книга рассчитана на специалистов в области политической науки и социологии, но может быть полезна всем, кто интересуется властью и способами ее изучения.