Очерки современной бурсы - [23]

— Прошу встать на молитву!

Это сигнал. Священник начинает утреннюю молитву:

— Благословен бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков!

Регент, взобравшись на небольшое возвышение, взмахивает руками:

— Ами-инь. Ца-рю небесный…

Пение чередуется с чтением молитв. Чтецы попадаются разные. Одни знают молитвы назубок и читают их без ошибок, другие «еле бредут по псалтири», невнятно произнося слова, безбожно перевирая их, проглатывая окончания. Это вызывает раздражение. Большинство знает молитвы наизусть, и всякое искажение текста приводит к тому, что все хором поправляют такого горе-чтеца.

Впрочем, и в тех случаях, когда все идет довольно гладко, мало кто искренне молится богу. Ежедневное употребление одних и тех же молитв, повторяющихся годами, даже у самых религиозных людей вырабатывает известный автоматизм: уста говорят, уши слушают, а мысли витают далеко, сердце не пламенеет к богу.

И бурсак невольно ищет развлечений. Некоторые чтецы стремятся поразить своих товарищей быстротой чтения, тарахтят, словно пулемет, «выпускают» по сто слов в минуту. При этом от чтеца требуется, чтобы он прочитал молитву хотя и быстро, но правильно, не переврав и не пропустив ни одного слова. Слушатели внимательно следят за этим, и ни они, ни в особенности начальство не простят, если будут искажены слова молитв.

Другие чтецы изощряются в том, что все молитвы читают, не заглядывая в книгу. В этом случае семинаристы тоже внимательно прислушиваются, стремясь уличить чтеца с феноменальной памятью хотя бы в мелкой ошибке.

Но как быть, если чтец самый заурядный? Тогда ищут других развлечений. Вот рядом стоят два одноклассника Андрея — Петр и Павел. Они стараются креститься и класть поклоны одновременно, в точности копируя друг друга. Такая синхронность действий невольно приковывает к себе взоры бурсаков.

Другие крестятся намеренно размашисто, стараются как-нибудь необычно поклониться. Во время пения вдруг кто-то затягивает так, что слух режет. Придраться к нему трудно: всегда можно оправдаться, ссылаясь на то, что не уловил тональности.

Но вот прозвучало последнее «аминь». Семинаристы рады окончанию молитвы, дружно рассаживаются за столами. Гремит посуда, поглощается пища. В постные дни кормят хуже. Правда, соблюдаются они больше в столовой, а в спальнях многие не прочь вкусить и скоромного. Но делать это надо осторожно, таясь даже от лучшего друга. Упаси бог, если такого скоромника уличит рачитель или кто-нибудь из «блаженных», последует наказание: снижение балла по поведению, а вместе с ним и снижение стипендии.

Окончена трапеза. Прослушано «Житие» очередного святого. И снова молитва. Ее поют уже более торопливо. Многие стараются пробиться ближе к выходу, чтобы поскорее выйти из столовой и успеть сделать кое-какие дела. У бурсака за день около трех часов свободного времени, а дел… Надо и к «преподобному» сходить, и к занятиям подготовиться, и письмо написать, и в парикмахерскую пойти, и одежду починить, и в баньке побывать, и с друзьями покалякать, и свежим воздухом подышать…

В десять утра звенит звонок, созывающий семинаристов и студентов академии в аудитории, просторные залы, примерно одного размера и планировки. В углу каждой из них висит икона, перед которой светится электрическая лампада. Неподалеку от иконы стоит профессорская кафедра. Посреди аудитории расположены столы для слушателей, за которыми сидят по два человека.

На каждую неделю старостой класса назначается дежурный, который должен прочитать молитву перед каждым уроком, отметить в журнале отсутствующих и доложить помощнику инспектора причины их отсутствия.

Большинство профессоров и преподавателей приходит в аудиторию с опозданиями. Прозвенит звонок, бурсаки соберутся и ждут минут десять-двадцать, пока соизволит появиться преподаватель, увлекающийся чаепитием в профессорской или беседами со своими коллегами. Впрочем, это не огорчало семинаристов. В семинарии — урочная система. Первую половину урока преподаватели спрашивают заданный материал, а вторую посвящают объяснению нового. Поэтому семинаристы радовались, как дети, если преподаватель опаздывал: успеет меньше спросить, да и опрос будет не столь дотошным.

Но вот распахивается дверь и появляется преподаватель. Все встают. Он становится лицом к иконе, а дежурный выходит вперед и читает молитву. После нее преподаватель входит на кафедру, садится. Дежурный подает ему список отсутствующих, а педагог отмечает их в журнале.

Пока преподаватель выискивает жертву, бурсаки в страхе молчат. Но вот кого-то вызвали, и он с трепетом душевным выходит к кафедре, крестится и ждет вопроса. Остальные облегченно вздыхают — слава богу, на этот раз пронесло!

В семинарии придерживались правила: спрашивать не часто, зато основательно. За сорок пять минут успевали спросить одного, самое большее двоих семинаристов.

Для большинства воспитанников самым трудным было то, что очень многое приходилось заучивать наизусть. Любой ответ, будь то по священному писанию или по догматическому богословию, по истории церкви или по патрологии, следовало подкреплять цитатами из библии и из произведений отцов церкви. Это требовало колоссального напряжения памяти. Цитату из библии нельзя было пересказывать своими словами, а следовало отвечать слово в слово. А в задании таких цитат, зачастую длиной в полстраницы, насчитывалось несколько. К каждому дню нужно было наизусть выучить несколько страниц текста, не считая содержания уроков. Спрашивали не только последний урок, но и предыдущие. Этим и объяснялся страх перед ответами.