Очерки современной бурсы - [25]
Существовало два способа обмануть строгого блюстителя семинарских порядков. Первый состоял в том, что семинарист, уходя, разбирал свою постель и изготовлял из разных тряпок подобие фигуры спящего человека. Чучело накрывалось одеялом. Это был крайне опасный ход: в случае обнаружения фальсификации бурсаку угрожало немедленное исключение.
Другой способ заключался в том, что гуляка договаривался с верными друзьями, а те, когда помощник инспектора обнаруживал пустую постель и интересовался, где ее хозяин, скорчив постные лица и воздев глаза к небу, смиренно отвечали:
— Он молится….
В семинарии были фанатично настроенные воспитанники, которые не ограничивались положенными молитвами и вечерами удалялись в укромный уголок, чтобы помолиться дополнительно и не в казенной обстановке. Начальство знало об этом и хотя не особенно поощряло такие молитвенные бдения, но все же не запрещало их и не контролировало, не желая затрагивать интимные религиозные струны души грубыми подозрениями. К тому же оно было уверено, что проникнуть после отбоя в семинарию все равно никто не в состоянии, и поэтому не опасалось обмана.
В том и в другом случае смельчаки шли на большой риск. Нужно было быть твердо уверенным в товарищах, что они ни по злобе, ни по глупости не подведут. Благочестивых и повышенно религиозных семинаристов уже знали. Бурсаки с веселым нравом тоже наперечет были известны начальству. И смешно выглядело бы, если про заведомого весельчака и балагура, этакого Дон-Жуана, вдруг сказали бы:
— Он молится…
Для такого заявления нужно было заранее подготовить почву. И хитрые ловеласы готовились загодя. Несколько вечеров подряд они действительно уходили куда-нибудь в темный уголок, крестились там и клали поклоны. При этом старались попасться на глаза начальству. Лишь после такой подготовки они решались на ночную вылазку.
ПРО И КОНТРА
Андрей постепенно стал осваиваться в семинарии, привыкать к ее порядкам. То, что в первые дни казалось странным, постепенно приобретало силу привычки, а потому выполнялось легче.
Андрей принадлежал к числу тех, кто сближается с людьми не сразу. Больше остальных друзей по учебе ему нравился священник Лев Гатукевич, который был чуть старше Андрея. Поступил отец Лев, так же как и Андрей, сразу в третий класс. До этого он прослужил год на приходе в Белоруссии, откуда был родом. Гатукевича, хотя он и не имел никакого духовного образования, в сан священника посвятил минский архиерей. Но Гатукевич не хотел оставаться невеждой в богословии и, презрев материальные блага приходской жизни, решил окончить духовную семинарию и академию. Это нравилось Андрею и духовно сближало молодых людей. В свободные часы они часто бывали вместе, строили планы будущей пастырской деятельности.
Дружба с Гатукевичем скрашивала скуку семинарской жизни. В первые недели Андрей особенно тосковал по дому, родным, знакомым и, конечно, по Лиде, от которой вот уже третью неделю не было писем.
«Наверно, я ей совершенно безразличен, раз она не соберется черкнуть мне пару строк», — думал огорченно юноша.
Однажды во время обеда Дон-Кихот, важно расхаживавший между рядами столов трапезной с пачкой писем в руке, молча протянул Андрею конверт. Юноша сразу узнал почерк Лиды и обрадовался, но тут же заметил, что конверт распечатан. Не придав этому в первую минуту значения, Андрей сразу принялся читать письмо.
Лида коротко сообщала о себе, о домашних новостях, о том, что Николаю удалось сдать вступительные экзамены и поступить в университет. Теперь он студент, писала она, и, кажется, очень доволен этим. К радости Лиды, Николай собирается вступить в комсомол. Она осторожно намекала, что и Андрею пора бы взяться за ум. В заключение письма Лида просила написать, как он живет, нравятся ли ему его науки и не забыл ли он своих старых знакомых.
После обеда Андрей перечитывал письмо. За этим занятием и застал его Гатукевич. Он поинтересовался, кто пишет. Андрей рассказал вкратце о содержании письма.
Молодой священник не мог понять, как Николай мог променять церковь на учебу в университете, изменить своим убеждениям.
— Он, видимо, никогда и не был верующим, — добавил Гатукевич.
— Я тоже так думаю, — согласился Андрей. — Просто приучили его с детства к церкви. А когда Коля вышел в самостоятельную жизнь, он поспешил распрощаться с церковью.
— И зря. Я бы никогда не променял церковь на все блага земные, — заявил отец Лев. — Для меня вера в бога дороже всего!
— Для меня тоже! Но Колю я все же как-то понимаю. Он всегда интересовался математикой, физикой, и, наверное, университет привлек его не с материальной стороны, а потому, что именно в точных науках он видит свое призвание.
— Каждому свое. Что касается меня, то я интересуюсь философскими вопросами. Не будь я верующим, священником, обязательно изучал бы философию. Нет науки интереснее ее!
— Я считаю, что религия и философия тесно связаны, — заметил Андрей. — Изучая богословие, мы тем самым становимся философами.
— Не совсем так, — возразил Гатукевич. — Ты читал когда-нибудь философские произведения?
— К стыду своему, не так уж много.
