Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма - [7]

Групп в Тобольском музее немного, но всюду развешаны прекрасные фотографии из быта остяков, вогулов, самоедов, стоят плоские витрины-столы, висят картонные щиты с луками, стрелами, ножами и всевозможными предметами обихода туземцев.

Музей помещается на горе. Из его окон как на ладони Иртыш и мыс Подчувашный, где бился когда-то Ермак с Кучумом.

— А там вон, где деревня, — объясняет музейный работник школьникам, — прежде впадал в Иртыш Тобол. В тысяча семьсот шестнадцатом году русло Тобола было искусственно отведено на три версты выше города, чтобы река не подмывала городской берег. Работали пленные шведы.

В счастливом этом музее есть что показать не только за стеклом шкафов, но и за стёклами окон.

* * *

Первые два дня мы с Валентином чувствовали себя в Тобольске прекрасно. В городе говорили, что вот-вот снизу должны прийти два больших парохода — «Москва» и «Гусихин». Здесь они разгрузятся и сейчас же опять пойдут на низ.

На третий день дорожный зуд охватил нас, мы побежали на пристань за справками.

На пристани было безлюдно. На дверях с надписью «Справочное» висел замок.

После долгих поисков мы нашли дяденьку типа «человек произошел от обезьяны», как мы потом узнали — сторож. Он сидел на борту пристани и торжественно плевал в воду.

— Скажите, — обратились мы к нему, — не знаете, есть тут кто-нибудь из служащих госпароходства?

Он медленно поднял на нас свои пещерные глаза и заявил хладнокровно:

— Я и есть Госпар.

Потом вытащил из кармана большие, прежде называвшиеся «кондукторскими» часы и приложил их к уху. Часы не тикали. «Госпар» равнодушно отправил их обратно в карман.

Дальше между нами произошёл такой разговор:

— Скоро придёт «Москва» снизу?

— А кто её знат.

— А «Гусихин»?

— А кто его знат.

— Нет ещё сведений с ближайшей пристани о их прибытии?

— Не знам.

— Скажите, а пока не пришёл пароход, нельзя на него билеты забронировать?

— Бронь? Не знам.

— Чёрт побери! Правила-то у вас есть или нет?

— Правила? Не знам.

— Гм… Ну, так скажите хоть, сколько суток отсюда идёт пароход до Обдорска?

— А кто его знат? Какой пароход.

— «Москва», скажем?

— Не знам.

— А «Гусихин»?

— А кто его знат? Какой груз.

— С полным грузом?

— А кто его знат? Кака погода.

— Тысяча чертей и одна гидра! К кому же нам обратиться?

— Кто его знат?

— Дяденька, миленький, и кто тебя выдумал?

— А не знам.

— Ух, да!.. Это самое… Ну, спасибо за разъяснение. Пойдём. Не зимовать же тут с вами.

— А кто его знат? Очень просто, и зазимуете. Случатся.

После этого разговора город показался нам совсем не таким привлекательным, как раньше.

Удивительное дело: теперь только мы обнаружили, что улицы его с совершенно непонятной целью сплошь вымощены плахами. В этом может убедиться всякий, кому не лень выкопать в уличной грязи яму около метра глубины. Там, где случайно грязи нет, в этом ещё проще убедиться: споткнёшься и тут же сложишь свою голову на плаху.

* * *

Ещё два дня мы ходили за справками на пристань. И каждый раз повторялся, с небольшими разве изменениями, наш разговор с пещерным Госпаром.

Наконец мы догадались обратиться прямо в окрисполком. Там не только дали нам все необходимые справки, но и заранее выдали «бронь» на каюту до самого Обдорска.

В ту же ночь пришли долгожданные пароходы.

Первой тронулась вниз «Москва».

На её борту мы покинули город Тобольск.

И бурная Обь, где бога секут

И ставят в угол глазами.

Велемир Хлебников

Глава четвертая

>Иртыш. — Грандманжа. — Астраханские ловцы. — Самарово. — Волнующая встреча. — Буря. — Малый Атлым и Большой Атлым. — Ружья начинают стрелять сами. — Джигетай и кулан.

Иртыш суров, угрюм. За Тобольском быстро снижается берег, густые таловые джунгли подходят к самой воде. Цвета ржавого железа, вода холодная и неживая, как желатин.

Никто уже не шутит на пароходе. И не поют.

Куличье царство.

С берега на берег перелетают маленькие перевозчики, черныши, фифишки. Кричат травники, мелькают пёстрые кулики-сороки. То тут, то там поднимаются с воды утки.

Валентин хватает меня за рукав.

— Гляди, гляди: сейчас разрежет!

Перед самым носом парохода бежит по воде чёрная с белым на крыльях утка. Она машет крыльями, как руками, улепётывает изо всех сил.

— Раскрошит! — волнуется Валентин. — Будь я гад, раскрошит колесом!

— Уйдёт как хочет.

— Не видишь: она же летать ещё не умеет!

— Давай на спор? На две грандманжи?

— Смешно прямо!.. Ну, давай. Ставь четыре чая.

— Пошла!

Как раз в эту минуту утка исчезла в воде — и сейчас же широкий нос парохода скрывает от нас то место на воде, где только что была птица.

— Готово! — говорит Валентин. — Тащи чай.

— Идём-ка на левый борт.

Только мы подошли к перилам, чёрная головка выскочила из воды недалеко от борта.

— Видал?

Но уж головка опять исчезла.

— Обождать! — говорит Валентин. — Ещё ничего не доказано.

Проходит минута. Чёрная утка внезапно появляется на гребне поднятой пароходом волны, поворачивает к нам голову и спокойно плывёт к берегу.

— Чёрт!.. Твои две грандманжи!

Я предпочёл не объяснять ему, что играл наверняка. Хохлатая чернеть — великолепный пловец и ныряльщик. Она могла взлететь, но предпочла уйти под водой.

Я просто сказал:

— Тащи-ка обед!

На «Москве» есть буфет. Мы распределили между собой обязанности: Валентин должен заботиться о чае, таскать кипяток, а я — обед и ужин.