Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма - [9]

Тревога.

Быстро нащупываю выключатель. Свет.

Каюту валяет с боку на бок. Бортовая качка.

Ветер ревёт.

Бужу Валентина. Выходим в коридор. Мимо шмыгнула официантка Маруся. Руками на ходу зажала рот, качнулась вперёд всем телом, вся зелёная — и юркнула в свою каюту.

Из всех дверей высовываются белые, испуганные лица. Какая-то женщина дрожащими руками завязывает на животе пробковый пояс.

— Да помогите же!

Придерживаемся за качающиеся стены, проходим на палубу.

Темь. Буря. В чёрном небе — неожиданные звёзды.

Обдаёт пáром с борта.

Перед носом парохода вода бурлит, кипит, плюётся.

Мы — на якоре. Но якорь тащится по дну. Ветер напирает. Нас тащит вбок — прямо на высокий чёрный берег — на Северную гору. С другого бока к носу парохода наползает огромная баржа.

Белое лезвие прожектора беспокойно, бестолково рассекает тьму по всем направлениям. Гибель кажется неотвратимой: ещё немного — баржа тысячепудовым тараном двинет в пароход, и волны выкинут на берег только щепки.

Молодые ловцы всей артелью у перил.

Разглядывают ползущее на нас тёмное чудовище — баржу. Обмениваются спокойными словами.

— Гожохонько! Двинет — расшибёт ведь.

— А то нет? Погода, вишь, разом сбоку зашла. Очень просто, что и на берег посадит.

Надсадно кричит что-то в рупор командир.

Кажется — с неба: он на мостике.

Громыхает, скрипит, гремит железо.

— Вишь, якорь выхаживают.

— Не поспеть.

— Поспеют.

Ржавый, острый железный коготь показался из воды: вылезает стопудовый якорь.

Лезвие прожектора упирается в баржу — и ломается.

Баржа уже впереди, перед самым носом парохода.

Корма совсем близко.

Чей-то истошный, сумасшедший крик вырывается из общего шума:

— Ка-на-а-ат!

Якорь, уже поднятый над водой, задел протянутый от баржи канат, закачался в воздухе. Чёрные люди бросились к борту баржи.

Ржавый коготь поддел за одно из брёвен громадного руля баржи.

Лопнуло бревно, как спичка. Взлетело…

— Полундра!

На барже метнулись чёрные люди от борта, закричали.

Командир сверху:

— Трави якорь, трави!

— Стой! Вира якорь, вира!

И снизу — сквозь лязг и хрип:

— Сила не берёт!

Астраханцы:

— Мочи их мокрым дождём! Айда, братцыньки, на подмогу!

И в мгновенье один за другим через перила, на руках повисли, перехватились — соскочили вниз, где ворот якорный.

Чёрной тучей в полнеба налезает высокий берег.

Успеем ли? Нет, не успеть!

Пышет пáром с борта. Обдало белым облаком — и нет ничего, только скрип да лязг, да крики. Всё кончено…

Слетело облако: канат уже натянулся, якоря не видно. Якорь уже у борта.

Удалось! Расцепились!

— До полного! — кричит командир в машинное.

Забухали колёса.

На барже поспешно выхаживают якорь.

Идём грудью в ветер. Сзади чёрный берег сползает ниже и ниже.

— Отдать якоря!

Обошлось…

Мерно качает.

Пассажиры вешают спасательные пояса по местам, расходятся, запираются в каютах.

Всю ночь пережидали бурю. Машина всё время работала.

Стояли под деревней Белогорье.

* * *

А наутро Обь не узнать. Она совсем другая: спокойная, равнодушная. Стена весёлой зелени на берегу — берёза, осина, ель. Вода отливает малиновым. Река не кажется даже такой уж широкой: ну, две Невы, не шире. Но это — обман. С левого борта тянется низкий берег — луга, тальник — и вдруг кончается. То был остров. За ним открывается широкое водяное пространство. Вдали длинная полоса тумана. Белая полоса разрывается, и чуть виден лес на том берегу Оби.

За весь день «Москва» делает три остановки: утром — против деревни Сушкиной берёт дрова, днём — в Малом Атлыме.

Необычайно живописно это селение. Раскинулось в горах. На склонах — разностенные избы, амбарчики.

Вдруг домик городского вида с белыми кокетливыми окнами, с железной крышей.

Почти нет встречающих пароход — только здешние служащие Госторга. Потом несколько крестьянок выходят с ведрами и плетёными большими корзинами: продать пассажирам черницы. Черника тут два рубля ведро.

— А куры на продажу есть?

— Нету-ка, нету-ка, каки у нас куры. Одна есть — и та с цыплятами ходит.

* * *

Большой Атлым. На берегу склады, пара домишек.

Деревня за горой.

Долго стоим: матросы выгружают муку, крупу. Удивительно, сколько в брюхе парохода может поместиться больших, тяжёлых мешков.

Пассажиры полезли на кедры, сбивают шишки.

Всходит луна. Ночная птица-сирин кричит в лесу. Отваливаем. Идём под берегом. Рядом, по гребню горы, идёт, идёт несметное чёрное войско тайги.

Блещет призрачная лунная дорога. На ней, как сон, как воспоминание, появляется узкая лодчонка, человек в ней поблёскивает украшениями в чёрных волосах. Поднимает из воды остроконечное весло — и всё исчезает.

С удивлением вспоминаю: мы же в Земле Югорской! Этот туземец, что сейчас промелькнул в полосе лунного света и так показался похож на индейца, — остяк или вогул. А днём их совсем не видно. Наверно, все в лесах, в глубине страны…

* * *

Большие сёла Кондинское и Шеркалы проходим ночью.

* * *

— Это невозможно стерпеть, — наутро говорит Валентин, — сколько здесь уток. Матросы говорят, через час остановка: дрова будем брать. Махнём на охоту?

Мы натягиваем болотные сапоги, набиваем карманы патронами.

За долгую дорогу сколько у нас было разговоров о предстоящей охоте. Уток набили — без счёту. Промахов у нас, конечно, не было.