Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма - [9]
Тревога.
Быстро нащупываю выключатель. Свет.
Каюту валяет с боку на бок. Бортовая качка.
Ветер ревёт.
Бужу Валентина. Выходим в коридор. Мимо шмыгнула официантка Маруся. Руками на ходу зажала рот, качнулась вперёд всем телом, вся зелёная — и юркнула в свою каюту.
Из всех дверей высовываются белые, испуганные лица. Какая-то женщина дрожащими руками завязывает на животе пробковый пояс.
— Да помогите же!
Придерживаемся за качающиеся стены, проходим на палубу.
Темь. Буря. В чёрном небе — неожиданные звёзды.
Обдаёт пáром с борта.
Перед носом парохода вода бурлит, кипит, плюётся.
Мы — на якоре. Но якорь тащится по дну. Ветер напирает. Нас тащит вбок — прямо на высокий чёрный берег — на Северную гору. С другого бока к носу парохода наползает огромная баржа.
Белое лезвие прожектора беспокойно, бестолково рассекает тьму по всем направлениям. Гибель кажется неотвратимой: ещё немного — баржа тысячепудовым тараном двинет в пароход, и волны выкинут на берег только щепки.
Молодые ловцы всей артелью у перил.
Разглядывают ползущее на нас тёмное чудовище — баржу. Обмениваются спокойными словами.
— Гожохонько! Двинет — расшибёт ведь.
— А то нет? Погода, вишь, разом сбоку зашла. Очень просто, что и на берег посадит.
Надсадно кричит что-то в рупор командир.
Кажется — с неба: он на мостике.
Громыхает, скрипит, гремит железо.
— Вишь, якорь выхаживают.
— Не поспеть.
— Поспеют.
Ржавый, острый железный коготь показался из воды: вылезает стопудовый якорь.
Лезвие прожектора упирается в баржу — и ломается.
Баржа уже впереди, перед самым носом парохода.
Корма совсем близко.
Чей-то истошный, сумасшедший крик вырывается из общего шума:
— Ка-на-а-ат!
Якорь, уже поднятый над водой, задел протянутый от баржи канат, закачался в воздухе. Чёрные люди бросились к борту баржи.
Ржавый коготь поддел за одно из брёвен громадного руля баржи.
Лопнуло бревно, как спичка. Взлетело…
— Полундра!
На барже метнулись чёрные люди от борта, закричали.
Командир сверху:
— Трави якорь, трави!
— Стой! Вира якорь, вира!
И снизу — сквозь лязг и хрип:
— Сила не берёт!
Астраханцы:
— Мочи их мокрым дождём! Айда, братцыньки, на подмогу!
И в мгновенье один за другим через перила, на руках повисли, перехватились — соскочили вниз, где ворот якорный.
Чёрной тучей в полнеба налезает высокий берег.
Успеем ли? Нет, не успеть!
Пышет пáром с борта. Обдало белым облаком — и нет ничего, только скрип да лязг, да крики. Всё кончено…
Слетело облако: канат уже натянулся, якоря не видно. Якорь уже у борта.
Удалось! Расцепились!
— До полного! — кричит командир в машинное.
Забухали колёса.
На барже поспешно выхаживают якорь.
Идём грудью в ветер. Сзади чёрный берег сползает ниже и ниже.
— Отдать якоря!
Обошлось…
Мерно качает.
Пассажиры вешают спасательные пояса по местам, расходятся, запираются в каютах.
Всю ночь пережидали бурю. Машина всё время работала.
Стояли под деревней Белогорье.
А наутро Обь не узнать. Она совсем другая: спокойная, равнодушная. Стена весёлой зелени на берегу — берёза, осина, ель. Вода отливает малиновым. Река не кажется даже такой уж широкой: ну, две Невы, не шире. Но это — обман. С левого борта тянется низкий берег — луга, тальник — и вдруг кончается. То был остров. За ним открывается широкое водяное пространство. Вдали длинная полоса тумана. Белая полоса разрывается, и чуть виден лес на том берегу Оби.
За весь день «Москва» делает три остановки: утром — против деревни Сушкиной берёт дрова, днём — в Малом Атлыме.
Необычайно живописно это селение. Раскинулось в горах. На склонах — разностенные избы, амбарчики.
Вдруг домик городского вида с белыми кокетливыми окнами, с железной крышей.
Почти нет встречающих пароход — только здешние служащие Госторга. Потом несколько крестьянок выходят с ведрами и плетёными большими корзинами: продать пассажирам черницы. Черника тут два рубля ведро.
— А куры на продажу есть?
— Нету-ка, нету-ка, каки у нас куры. Одна есть — и та с цыплятами ходит.
Большой Атлым. На берегу склады, пара домишек.
Деревня за горой.
Долго стоим: матросы выгружают муку, крупу. Удивительно, сколько в брюхе парохода может поместиться больших, тяжёлых мешков.
Пассажиры полезли на кедры, сбивают шишки.
Всходит луна. Ночная птица-сирин кричит в лесу. Отваливаем. Идём под берегом. Рядом, по гребню горы, идёт, идёт несметное чёрное войско тайги.
Блещет призрачная лунная дорога. На ней, как сон, как воспоминание, появляется узкая лодчонка, человек в ней поблёскивает украшениями в чёрных волосах. Поднимает из воды остроконечное весло — и всё исчезает.
С удивлением вспоминаю: мы же в Земле Югорской! Этот туземец, что сейчас промелькнул в полосе лунного света и так показался похож на индейца, — остяк или вогул. А днём их совсем не видно. Наверно, все в лесах, в глубине страны…
Большие сёла Кондинское и Шеркалы проходим ночью.
— Это невозможно стерпеть, — наутро говорит Валентин, — сколько здесь уток. Матросы говорят, через час остановка: дрова будем брать. Махнём на охоту?
Мы натягиваем болотные сапоги, набиваем карманы патронами.
За долгую дорогу сколько у нас было разговоров о предстоящей охоте. Уток набили — без счёту. Промахов у нас, конечно, не было.
