Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма - [16]
Матрос на борту с длинным, в разноцветных кольцах шестом. Он мерно опускает шест в воду и вытягивает его, опускает и вытягивает, и каждый раз, как опустит, выкликает глубину.
— Три!
— Сейчас сядем, сядем! — шипит Пузатых.
— Три! Четыре!
Все молча слушают выкрики: удастся попасть в зерлó, или опять ткнёмся в мель?
— Четыре с половиной! Три! Два с половиной!
У всех вытягиваются лица.
— Я говорил, говорил! — шепчет Пузатых.
— Три! Два с половиной! Четыре! Семь! Семь с половиной!
Все улыбаются.
— Восемь! Еще такую надо! — кричит матрос и с грохотом кидает разноцветную палку на палубу.
Вдали показалась узкая полоска земли. Вот она — последняя земля, долгожданный Ямал — Конец Земли!
Жалкое зрелище! Где осталась бескрайная мощь земли, её гордые горы, высокие густые леса?
Океаном сомкнула землю вода, утопила в себе, иссякла земля, истончилась — и концы в воду.
Чуть хватает еще сил выставить из волн свою плоскую спину. Ни бугорка, ни деревца, — кочки да травка, да мох.
Гуляют волны на просторе.
То тут, то там поднимается из воды острая головка на тонкой шее, точно нас окружают десятки невидимых подводных лодок.
Мелькает серо-стальная спинка.
Тонкая шея сгибается, змей уходит в воду. Незаметно уходит в воду серая спинка — и нет ничего над волнами.
Гагары.
Некоторые так близко выныривают от борта, что на белом их горле ясно виден резкий чёрный четырёхугольник.
Привольно тут этим древним морским птицам.
Но как же, как же тут жить человеку?
И вот мы подходим к Пуйко.
Нам рассказывали в Свердловске: Пуйко — это название дано месту по имени одного из ямальских самоедских родов. Здесь — летняя стоянка самоедов-рыбаков. Оленей мы и тут не увидим: олени сейчас далеко в тундре, на ягельниках.
Но не олень нас интересует. Волнует встреча с настоящими полярными людьми.
Еще раз — как в детстве — удивлённо и остро переживаю непонятное имя:
Самоеды, самоедь, самоядь.
«Зверобой» идёт протокой меж низких зелёных берегов.
Ещё поворот — и мы у самоедов.
Поворот — и Иван Иваныч, командир, говорит:
— Ну, вот и добрались.
— Позвольте, что же это? — изумляюсь я.
Так было раз со мной в Ленинграде.
Я долго собирался на фильм из быта русской деревни — «Бабы рязанские». И все как-то не удавалось попасть.
Раз иду по улице, большая афиша на стене у входа в кино:
Я и зашел: как раз было свободное время.
Сеанс уже начался. В кассе быстро выдали билет, и гражданка с карманным электрическим фонариком указала мне моё место в тёмном, набитом невидимыми людьми зале.
Я сел.
«Часть вторая», — подрожали на белом полотне буквы и исчезли.
Появилась картина.
Короткая улочка, дощатые дома по краям, бараки.
Вдруг замелькали ружья, револьверы. Какие-то люди в лохматых штанах, в широкополых шляпах-сомбреро выскочили из-за угла, кинулись к привязанным у крыльца лошадям, вскочили в сёдла.
Совсем это не было похоже на то, что я ожидал увидеть.
Совсем не было похоже Пуйко на то, что я ждал увидеть.
Короткая улочка, десятка два деревянных домишек, бараки. Какие-то люди в сапогах, в штанах, завязанных под мышками, выскочили из-за угла, кинулись к привязанным у берега лодкам, вскочили в них.
— Позвольте, что же идёт? — недоуменно спросил я соседа в кино.
— Американский фильм. — И он сказал название.
— Позвольте, что же это? — спросил я Иван Иваныча, командира, и был почти уверен, что он сейчас тоже ответит мне: «американский фильм».
Но он удивлённо взглянул на меня из-под своего крылечка и сказал:
— Пуйко.
Там, в Ленинграде, я поверил старой афише и попал впросак. Видно, и тут тоже.
— И это — самоеды?
— Зачем? Русские. Рыбачий посёлок тут. Пески кругом замечательные — тысячи пудов красной рыбы дают на консерный завод в Аксаково.
— Вот тебе так! А где же самоеды?
— Откочевали. Хотите самоедов поглядеть, поезжайте в Хэ.
— «Зверобой» пойдёт в Хэ?
— Загляните завтра, сейчас чиниться будем. Там посмотрим.
«Зверобой» подошёл к пристани.
Мы собрали несложный свой багаж и сошли на берег.
Там они нашли много такого, что могло привести их в восторг, но ничего достойного удивления.
Марк Твен, «Том Сойер»
Удивительно на краю света, среди воды и хлипкой тундры, в безлюдной пустыне наткнуться вдруг на вывески: «Фельдшер». «Приём телеграмм производится…» «Общественная столовая». «Штаб».
Здесь утвердился боевой ловецкий отряд.
С десяток изб, склады. И всё это — на небольшой площадке, отвоёванной у низкого, но упрямого кустарника.
От каждой избушки в болото, в тундру — долгие мосточки, и в конце их — две-три кабинки: уборные. В крошечном ловецком посёлке на Конце Земли общественных уборных больше, чем было их до революции во всех городах России.
В штабе нас приняли радушно. Но в ловецкой столовой не оказалось лишних порций для всех приезжих.
Высокий остроплечий астраханец, начальник промысла, подозвал мальчика лет восьми.
— Сведи-ка товарищей на склад, отбери им маленького осетра.
Я пошел за мальчонком в обширный сарай. Там на нарах грудами лежали саженные, распластанные, золотые от жира осетры. И к потолку рядами были привешены такие же солёные рыбы. Мальчонок выбрал из самых мелких осетров одного пожирней.
