Очерки прошедших лет - [8]

Зина выжила, но навсегда потеряла свои блестящие способности. Память резко ухудшилась. Совсем исчез английский. Зина была красивой девочкой, но после болезни у нее осталась некоторая заторможенность и скованность в движениях, замедлилась скорость реакции.

В Москве в этот период оказалась и тетя Эсфирь. Она была одинока и любила Зину. Когда мы с мамой приехали в Москву, Зина вскоре переселилась к тете. Она поступила на рабфак и упорно занималась, хотя ей было очень трудно. Я даже написала такие стихи: «Ты отстаешь немножечко в черченье, Но ты возьмешь свое, возьмешь, И приложив могучее терпенье, Вперед пойдешь». Она действительно окончила рабфак, встретила там симпатичного парня Андрея, который нам всем очень нравился, и собиралась за него замуж. Ей было шестнадцать лет. Помню день свадьбы — шумный, бестолковый, но веселый. После свадьбы они ушли в квартиру тети, а та осталась у нас. На следующее утро происходило что-то ужасное, Зина прибежала к нам в слезах. Я толком ничего не понимала, все тревожно и сочувственно шептались. Брак распался в первую ночь. Позднее я узнала от мамы, что у Зины оказался физический недостаток и она не была способна к браку. Все это было ужасным ударом, от которого она долго (может быть, никогда) не могла оправиться.

Подробнее о трагической судьбе Зины я написала в очерке «Гибель моей сестры Зины», помещенном в этой книге.

С мамой в Москву

Итак, отправив Зину в Москву, мама осталась со мной в Херсоне, в бедственном положении. Был момент, когда она решилась отдать меня благотворительной американской организации, кажется АРА. Там брали детей для усыновления американскими семьями, однако условием был полный отказ от материнских прав и анонимность семьи, взявшей ребенка. Мама, уже истощенная и оголодавшая, стояла в очереди, но вдруг передумала. Она рассказывала, что я вцепилась в нее и, несмотря на предлагаемые чужими тетями игрушки и даже булку, не хотела отпускать. Мысли о разлуке с ребенком, о его сиротстве, о возможной смерти вдвоем смешались, и она решилась двинуться со мной в Москву к брату. Мне было около трех лет, но мама продолжала кормить меня грудью. Молоко еще было — такова сила природы: организм матери отдавал последнее. Я ела и другую пищу, когда она бывала, но после всегда запивала маминым молоком. Я уже хорошо ходила и говорила — все-таки первый год я в богадельне питалась хорошо и была довольно крепкой девочкой. Меня стыдили взрослые за пристрастие к маминой груди, но я не обращала на это внимания…

Шла Гражданская война, голод. Мы ехали очень долго, в каких-то теплушках, поезд стоял днями, неделями. И вот добрались до Харькова. Мама была истощена, в полузабытьи. И здесь, по ее рассказам, я спасла ее и мою жизнь. Мы с мамой ютились на вокзале. Мама в полузабытьи, а я, влекомая голодом, по-видимому не сумев разбудить ее, инстинктивно пошла искать еду. Я вышла с вокзала на перрон. Там у паровоза сидели машинисты и варили на костерке картошку. Она вкусно пахла, и я попросила поесть. Вид ребенка, бродящего по путям, тронул этих вроде бы ко всему привыкших людей. Они накормили меня, я поела, развеселилась и стала танцевать. «А где твоя мама?» — спросил один. Я показала на вокзал. Не знаю почему, но он пошел искать мою маму, взяв меня за руку. Поразительно, но мы разыскали ее. Машинист поднял ее, лежащую на полу, и посадил нас в тендер, за паровозом. По дороге они кормили нас картошкой и хлебом, делились всем, что у них было, и через какое-то время довезли до Москвы.

Здесь нас поселили в соседнем с Мотей доме — с чего и начинаются мои воспоминания. Вскоре у Сони с Мотей родился мальчик Юзик, хорошенький и веселый. Когда он подрос, мы с ним дружили. С Викой, старшей девочкой, родившейся в Америке, отношения были прохладные. Она смотрела на меня свысока — она была старше и красива. Впрочем, мирное течение нашей жизни неожиданно прервалось.

Тетя Соня с детьми собралась поехать в гости к своим родителям, в Америку. Я ужасно завидовала: им предстояло путешествие через океан.

Дядя Мотя поехал их провожать до Ревеля (Таллин), но в Москву не вернулся, уехал с семьей в Америку. Я не сразу узнала, что произошло, мама с Зиной и родственниками шушукались на идише, а я поняла только, что какая-то угроза нависла над нами. Очень нескоро я смогла восстановить ход событий. В то время Мотя, увлеченный работой и грандиозными планами создания советской автомобильной промышленности, считал, что экономические трудности, беззакония Чека — дело временное и объясняются классовой борьбой. Он верил, что в будущем мы построим новое социалистическое государство, где все будут равны, эксплуатация и несправедливость исчезнут и все будут счастливы. Люди будут не только работать, но и заниматься литературой, музыкой, спортом, а затем, пройдя стадию «от каждого по способностям, каждому по труду», мы придем к коммунизму, где будет дано «каждому по потребностям». Однако жена его Соня реально смотрела на жизнь, ясно оценивала перспективу, особенно после жизни в Америке. Она видела все беззакония властей и не верила советской власти, боялась ее. Она знала об арестах ни в чем не повинных людей. Даже нэп не обманул ее — в конце 1920-х с помощью непомерных налогов и репрессий его стали уничтожать. Видела она и преследования «бывших», теперь просто служащих. Короче, она решила, пока граница не была еще полностью закрыта, вернуться в Америку.